Несовременные записки. Том 3

— Стало быть, дерёшься? Ты и маленьким проказничал, однако не дрался, нет… Постой, пусть мать обмоет тебе голову, ведь надо же тебя починять. О-о-очень мне приятно, что сынок задирается, да с кем, с целой, тиомать, армией! Я за свою армейскую службу столько перемыл полов, сколько перечистил картошки в нарядах на кухне и, по секрету скажу, даже кое-где повоевал за социализм, но такого, чтоб меня били или я кого-нибудь побил — такого не было. Тихо, мать знает, что делает… К-хм, что же теперь, а? Каждый раз тебя починять, как старый примус? А ты опять забиячить? Не-ет, солдат, так нельзя, так в конце концов они добьют тебя, если ты вовремя не опомнишься… Что? Что ты бормочешь? Ах, про цыганку тебе рассказать, прямо вот сейчас? — И Нуреддин засмеялся впервые за эти дни.

Старуха слышала, как он смеётся, слышала плеск воды и фырканье Халика, и поспешное бормотание его матери. Но как же всё это мешало ей!.. Она устала сидеть и, примкнув спиной к ветвенной густоте акации, откинула голову. И увидела звёздочку, мерцание которой вскоре же оборвалось, как обрывается ниточка.

1995, Челябинск

И НЕПОНЯТНО…

И непонятно — почему эта глупая пешка показала язык мне? Показала бы Наталье, та бы удивилась, заохала, но потом списала бы всё на повышенное глазное давление после вечерней «Санта-Барбары». Я же «Санта-Барбару» перестал смотреть недели две назад, о чём вовсе не жалею. А вот когда во время игры с Натальей пешечка развернулась, моргнула жёлтенькими глумливыми глазками и показала мне жёлтенький же похабный язычок, я не то чтобы сильно расстроился, но и не возрадовался.

Впрочем, безработная художница Светлана пояснила мне, что карты и шахматы вообще имеют некую магическую сущность: например, у одной её подруги пиковая дама во время ночной игры покрутила пальцем у виска, а выражение её картонного лица было такое странное, что и не передать. «Ты ночью играл?» — спросила Светлана. — «Ага». — «Всё ясно, пешечка устала или просто молодая, глупая».

Интересно, значит, выходит! Пешечка, видите ли, молодая и глупая, а потому строит мне глазки и показывает язычок. Звоню Наталье: «Твоей пешечке сколько лет?» Наталья интересуется, какой конкретно, но тут я вспоминаю, что пешечка с её товарками из одной коробки, значит — с одного года рождения. «Ну-у, — задумывается Наталья, — меня вроде тогда ещё не было».

Ха-ха. Значит, пешечка вовсе не молодая и не глупая, поскольку умнее Натальи быть трудно, а ведь пешка-то Натальи постарше. Выходит пешка не просто дразнила языком, а что-то пыталась сказать, но не смогла из-за моего удивления (когда я удивляюсь, у меня довольно пугающее выражение лица).

Шахматы я у Натальи забрал и ночью расставил их по рядам. Однако я абсолютно не помнил: какая из 8 чёрных пешек — та. Рассматривал я их всех до шести утра, пока драконы ночи не промчались мимо моего окна, торопясь в свои дневные конюшни, и не хлопнули приоткрытой форточкой, отчего я вздрогнул и уснул. И именно под утро мне приснился такой вот сон.

Сон, приснившийся под утро

На высоких холмах, почти горах, стоят уютные швейцарские домики в стиле «шале». Внизу — какие-то дороги, пересечения, прудики — словом, что-то неясное. В небе парит огромный грифон и кидает вниз яблоки, которые, разрываясь, обдают всех приятно-кислым соком. Я вползаю на крышу домика и вижу трубу, по которой течёт вода (как в водных аттракционах). Со всего размаха я бросаюсь внутрь трубы и — лечу, лечу, лечу! В трубе прохладно, почти темно и немного душновато. Я уже совсем задыхаюсь, но наконец-то труба кончается, и я влетаю в прохладное горное озеро. Радости мне от этого мало… Конец (точнее — обрыв) сна.

— …И мне так хочется опять повторить эту песню, но, к сожалению, время канала «От первого лица» подошло к концу…

Подлое радио неожиданно заработало, зато я проснулся днём, а не вечером. По соннику сон не сулил ничего хорошего, за исключением озера. Помолившись, я вновь пошёл говорить со Светланой, которая обещала рассказать мне о нехорошем доме, в котором некогда жила.

Рассказ Светланы о нехорошем доме

«Квартира в этом доме была не моя, а родителей. Правда, тогда они как раз уехали, меня оставив одну. Мне было лет семнадцать. Ближе к вечеру мне захотелось прилечь и почитать. Как только я легла на кровать, какое-то странное оцепенение охватило мои члены. Я всё видела вокруг, слышала, но не могла пошевельнуть даже пальцем. На улице тем временем почти стемнело, но отблески летнего заката ещё висели на стене.