Несовременные записки. Том 3

Я не услышал его вопроса, весь уйдя в чтение, а Субботин вытащил ножичек и со словами:

— Ты! Писатель! — пырнул Казарина в пах.

Началась махаловка. Казарин с Субботиным метелились, пиная друг друга по яйцам. На шум прибежали Сульженко с Касимовым. Они некоторое время поковыряли в жопе, но потом тоже ввязались в потасовку.

— Сам отсоси! — визжал Сульженко.

— Нет, ты отсоси! — пищал Касимов.

— Ах ты пидар македонский! — рычал Казарин.

— Залупу не хочешь! — орал Субботин.

Вдруг дверь распахнулась и вошёл Бородин.

— Ну, ребята! — начал он. — Ну, кончайте. Ну чё вы ссоритесь из-за пустяков. Или мы не моряки! Давайте лучше выпьем.

Следом пришёл Фомин с тремя бутылками «Агдама», а за ним Копылов с Казанцевым с маленькой бутылкой пива, которую они (увидев столь большую компанию) решили было заныкать.

Народу скопилось так много, что драка не могла продолжаться уже по чисто техническим причинам, и только Субботин не унимался.

— Пидарасы! Пидарасы! Шобла-ёбла! — кричал он.

Но вскоре и он умолк, так как дверь кухни распахнулась и на удивление всем в кухню вошла в чём мать родила Нюрка.

— Какой бэк! — воскликнул кто-то.

— Какое вымя! — произнёс Казарин.

— Какой носик! — поразился Касимов.

— Какие ушки! — мечтательно сказал Фомин.

Бородин ничего не сказал. Копылов тоже ничего не сказал, а Казанцев сказал:

— Клёво, чуваки, клёво!

Нюрка стала ходить по кухне туда-сюда, попила «Агдаму», поела колбасы, потом встала возле Субботина и стала обильно мочиться.

— Псс! Псс! — помогал ей Фомин.

Моча разбрызгивалась вокруг, так что Субботин поспешил удалиться на недосягаемое до брызг расстояние. Достигнув оного, он оказался как раз в том месте, где сидел я и читал Пушкина.

Он заглянул мне через плечо.

«Роняет лес багряный свой убор», — прочитал он. — Очень хорошо сказано! Ведь да?..

Вот так, вдруг, и обрывается наша печальная повесть. Задумайся, юный друг! Извлеки урок, прилепись к добродетели. Испив же из родника поэзии высоких истин, самосовершенствуйся, не забывая, что практика — критерий истины и т. д.

1984

СТОКГОЛЬМ

Якобы я в Стокгольме, якобы получаю нобелевскую премию. Журналист из «Ньюсуик» спрашивает:

— Как вам Стокгольм?

— Ничего, — отвечаю. — Нравится. Особенно меня поражает то, что вывески магазинов написаны латинскими буквами — чувствуется, что заграница. Когда гуляю по улице, то думаю: неужто я и впрямь в Стокгольме? Неужто нобелевскую премию отхватил? Всегда мечтал, но всё равно не верится.

— Когда, мистер А…, вы впервые ощутили в себе писательское дарование?

— В детстве, конечно. Бывало, играешь в войну, в капитана Тенкиша или в ковбоев, и всё это комментируешь. Получается текст. Например: я ранен, я истекаю кровью, но я ползу, я подползаю к Вовке, он тоже ранен, говорю Вовке: «Отходи, я тебя прикрою», Вовка отвечает: «Нет, я тебя одного не брошу», тогда я говорю: «Владимир! Выполняйте приказ!», Вовка говорит: «Ладно!». Но тут через забор перелазят бледнолицые Олежка, Багда и Чира. Вовка суёт за пояс гранату и, пошатываясь, идёт к ним навстречу. «Ну, что, взяли?!» — кричит Вовка и бросает им под ноги гранату. Бах! «Вы все убиты!» — «Нет, мы ранены!» — кричат Олежка, Багда, Чира и падают. И так далее. Вот тогда, наверное, у меня появилось Это.

— А что было вашим первым написанным произведением?

— Школьные сочинения. Вот такие: «Наступила осень. Листья опали. Колхозники убирают урожай с полей. Скворцы, грачи и лебеди улетели на юг, а голуби и воробьи остались». Вот с тех пор и пишу.

— Над чем вы сейчас работаете, мистер А…?

— Следующий мой роман будет называться «100 тысяч лет из жизни человечества».

— Ну, спасибо!

— Ну, пожалуйста, до новых встреч!

Шведское такси, шведские журналы, король, королева, рестораны, бары, кока-кола, кровли готических крыш, пароходы.

ЦАЦА-УПАНИШАДА

Кто-то крикнул:

— Цыть, салажня! Цаца пришёл.

Цаца действительно зашёл и, сев на сундук, зевнул. В окне, куда он в тот момент посмотрел, в аккурат летели вороны. Цаца, позёвывая, всех их пересчитал и сказал:

— Ого-го! Ничего себе как много! — потом посмотрел на разинувших рты людей и изрёк, воздымя палец кверху. — Такова есть данность!

— Да ну ты! Иди ты! Эвон как! — зашумели все вокруг разом.

— Цыть, салажня! — крикнул кто-то, — Цаца всё разъяснит.

Завернувшись поудобнее в свою козлиную шкуру, Цаца сказал:

— Воттаковость, она есть всякая, и, если она вам надо, вы её можете увидеть.

— Где же она? — спросили его.

— Она — вон она, — ответил Цаца и добавил. — Забейте болт! Не вздрагивайте, други мои. Самособойность несебечевойна, воттаковость самособойна, вы же еси овцы подле меня.

— А какая она эта самособойность? — спросили его.

— Ого-го какая она, — ответил Цаца и добавил:

— Если ля-ля, то фа-фа, други мои.

При этом он зарычал, завизжал и засветился, как галушка. Вот какой мудрый и страшный был Цаца.

1980

О ПРОДЕЛКАХ ХИТРОУМНОГО СТУДЕНТА ЛИ