Несовременные записки. Том 3

Бабочки порхали па́рами среди тростника. Студент Ли глядел на них и восхищался. Не забывал он любоваться-таки и опавшими лепестками абрикоса. Уже к вечеру он направился к дому, проходя мимо озера, где плавали мандаринские утки, и увидел девушку, собиравшую жёлтые сливы.

Увидев красавицу, студент Ли подбежал к изгороди из бамбука. Сердце юноши затрепетало от радости, и он почувствовал, как тонкий аромат разливается повсюду. Студент Ли окликнул красавицу, которую звали Си. Девушка была из рода Чань, дочь Ван Ченя и У Син. Девушка обернулась, и юноша прочёл ей отрывок из «Лаосина».

Девушка улыбнулась, тогда Ли предложил ей предаться радости, но девушка отказалась, т. к. происходила из благородного рода и очень боялась родительского гнева.

Тогда студент Ли сказал:

— Давай предадимся радости так, как это делали Шунь-Лунь, живший в горах Айо, или Сяо Гун из Вэньчжао.

Девушка в своей жизни ничего кроме «Шуцзина» не читала и поэтому не слышала ни о Шунь-Луне, ни о Сяо Гуне. После того, как юноша рассказал ей о них, девушка согласилась.

Они вошли в дом и восторженно наслаждались друг другом до утра, причём так, что Си осталась девственницей.

На утро Ли, взяв пригоршню розовых персиков, лежавших в вазе возле окна, вышел в изумрудный сад и направился к воротам.

— Приходите сегодня вечером, — сказала Си вслед студенту Ли. — И когда взойдёт луна, мы снова предадимся радости.

— Хорошо, — ответил студент Ли.

1985

СОЧИНИТЕЛЬСТВО

Ну, листья падают. Ну, ветерок подул. Ну, настроение плохое. Ну, скука. Ну, вообще жить неохота.

Ну, вот вам сермяжная правда. Ну, вот какие чудеса.

Ну, всё это с рифмой. Ну, поток-лепесток. Ну, домик-гномик. Ну, написал длинное-предлинное стихотворение и складно.

И зачем всё это надо? Кому?

1980

ПУТЕШЕСТВИЕ

(роман-предупреждение)

Часть I

Форточка была закрыта. По люстре полз паук. Тапки со стоптанными пятками лежали на полу. Молодой кибернетик Гдыня спал на диване в спортивном костюме и в носках. Вдруг раздался звонок.

Измученный, сонный, с нечищенными зубами, Гдыня вышел в прихожую, заглянул в глазок, открыл дверь.

— Наконец-то, — сказал Гдыня.

Анжелика вошла в спальню, поставила ногу на трюмо, чтобы поправить чулок, и посмотрела в зеркало. Прямые пепельные волосы, лебединая шея, мраморное лицо, жёсткие губы, как изнанка берёзового листа, глаза, таз же, бёдра и грудь говорили сами за себя.

— Я от тебя ухожу насовсем, — весело сказала Анжелика. — Мне стало с тобой скучно.

— Попьёшь, может быть, чая? — предложил кибернетик.

Нервная, как беговая лошадь, шевеля ноздрями, Анжелика ответила:

— Не хочу, милый, спасибо! — и ушла.

Гдыня считал восклицательные знаки её шагов. Девять. Десять. Одиннадцать…

Сумрачно посмотрели отовсюду на Гдыню знакомые улыбки. Гдыня открыл окно, там был огромный город, большое небо, много солнца, радостно пели птицы. Он взобрался на подоконник и спрыгнул вниз, он ударился о провода, так что во все стороны рассыпалось электричество, подпрыгнул два раза и распростёрся в детской песочнице. Он был красив, как утопленник, выброшенный на берег. Но он остался живой.

— Где я? — спросил Гдыня голубые девичьи глаза.

— В скорой помощи, — ответила сахарными губами санитарка.

— Анжелика, — прошептал только Гдыня и снова лишился чувств.

На белом экране больничного потолка вдруг появилось её лицо.

— Милый, хороший мой, прости, — ломая руки вся в слезах говорила Анжелика. — Сейчас я исправлю свою ошибку, пока мы одни.

Подбитыми гусями спадали на пол и халат, и блузка, и всё остальное. Но вот вошла сестра милосердия и сказала:

— Этого ему пока никак нельзя!

— А когда будет можно? — спросил бешеный слон Гдыня.

— Через полтора месяца.

За окном была осень. Скворцы, грачи и лебеди улетели на юг, а голуби, воробьи и вороны остались.

— Нет, — сказал себе Гдыня, и, когда медицинская сестра задремала, он поднялся с кровати, пробрался в уборную, где с большими усилиями поднял шпингалет и распахнул окно. Он спустился по водосточной трубе в сад, где рдела рябина и шуршала под ногами жёлтая листва.

Опираясь на стены домов, Гдыня мало-помалу удалялся всё дальше от больницы. Смеркалось. Наконец, он оказался за городом. Он порядком устал и лёг отдохнуть на железнодорожную насыпь. Промчался поезд, пахло солёными шпалами, Гдыня изнемогал. Стиснув зубы, ломая ногти, напрягаясь из последних сил, он взобрался на полотно и лёг на холодную, в мазуте рельсу.

Из туннеля выскочил товарняк и раздавил Гдыню пополам, разбрызгав кляксами кровь. Кровь запеклась и стала бурой.

…Разбрелась кто куда скорбящая толпа, водитель катафалка поехал на заправку за бензином. Анжелика осталась на обочине одна, её лицо было сухое, как мел, прозрачное, как устрица. Её приятель, негр, в чине генерала, открыл перед ней дверцу кадиллака.

— Садись, Анжела!

Она села.

Он повёз её в гостиницу, к себе в номер, где он снял свой серый пиджак и расстегнул ворот синей сорочки. Он тактично молчал. Он курил сигару. Анжелика варила ему кофе.

— Я так сокрушаюсь, Джимми.

— Ничего. Я заменю тебе Гдыню, — утешал её негр-генерал.

* * *