Неспящая [=Кикимора]

— Да, я тоже не подарок, но я работаю над собой! — рассмеялся Никита, но потом сказал серьёзно. — На самом деле я совсем не добрый. И я люблю быть один, а необходимость общаться выводит из себя. Характер не купишь, какой достался, с тем и мучаюсь. Сейчас я могу немного расслабиться, пока сам по себе, без подселенца. Когда с Райдой, тогда всё иначе. У нас с ним слишком разные темпераменты. Да и вообще много всяких разногласий… Короче говоря, обижаться на меня бесполезно. Просто я вот такой.

— Понятно. А я… я вот такая.

— Ты на самом деле-то молодец, — задумчиво проговорил он, глядя в сторону. — Отлично держишься. Тебе сейчас очень трудно, а в случае с Вероникой не растерялась…

— Если бы я терялась в таких случаях, меня в подвале у Эрика давно бы уже задрали.

— Как Айболит решился допускать тебя до всего этого?

— Он же меня знает. Знает, что справлюсь, потому что я с детства с этим знакома. И я такая же, как мама. Мой отец, когда заболел, уже взрослым, очень мучился, всегда плохо переносил кокон. Мама ухаживала за ним и ничего не боялась. Я такая же.

Никита сосредоточенно почесал нос. Видимо, смутился.

— Как он теперь? Привык?

— Кто? — не поняла я.

— Твой отец. Со временем привыкаешь, и становится вполне терпимо. Людям в возрасте тяжелее, конечно, но с годами можно научиться с этим жить.

— Отец погиб, давно уже.

Никита облизнул губы и покачал головой:

— Не выдержал?

— В смысле?

— Взрослые… — нехотя протянул Никита. — Ну, те, к кому это приходит поздно, часто не выдерживают. Статистика плохая. Суицидов много…

— А, ясно, — отозвалась я. — Нет. Это случилось, когда всё ещё только раскручивалось, никто ничего не понимал, и все боялись. Отца толпа разъярённая растерзала. Мама его защитить пыталась, так её тоже. С тех пор я с Эриком.

Он вдруг положил руки мне на плечи. Надо же, проняло как.

— Вот что ты руки тянешь? — поморщилась я и передёрнула плечами.

— Да ничего. Приободрить хотел, — промямлил Никита, отпуская меня.

— По-другому как-нибудь приободри.

— Давай пройдёмся туда-сюда, пока время есть, по сторонам посмотрим. Красиво же!

Я не стала возражать, хотя красота меня как-то не особо трогала. Да, у неба краски необычные, нежные, загадочные. Да, мосты, дворцы, Петропавловка, и это величие, и белая ночь… Ну, есть это всё. И я его вижу. Только оно никак меня не касается. Это всё не для меня теперь.

— Ты Питер какой больше любишь, дневной или ночной?

Вопрос Никиты был совсем не сложным.

— Ночной, конечно. Ночью, когда в рейд едешь кикимору вылавливать, проще намного, когда прохожие не мешают и машин мало.

Никита остановился и повернулся ко мне:

— Ты что, совсем не можешь от этого отвлечься? Пора бы уже.

— Как я от своей жизни отвлечься могу?! — возмутилась я, но вдруг как воды ледяной в лицо плеснули. Я поняла, что он прав. Ну, о чём я?.. Какие рейды? У меня больше не будет рейдов. И думать надо уже о том, чтобы это меня никому не пришлось вылавливать ни днём, ни ночью… Просто забиться в щель и не высовываться.

— Ты что, Лада? Я что-то не то сказал? Ну, прости, видимо, не подумал хорошенько.

— Нет, ты прав. Всё закончилось. И думать теперь надо о другом… — я повернулась к нему и, как можно бодрее, спросила. — Ну, а ты? Тебе какой Питер больше нравится?

— Тоже ночной, — усмехнулся он. — Хотя с моей крыши вид лучше всего на закате. А ночной Питер — это настоящий город, как он есть. Он совсем другой, когда обезлюдевший. Мне днём иногда кажется, что город смотрит со страхом на эти мельтешащие по его телу потоки людей и машин и в оцепенении ждёт, когда же, наконец, стемнеет, и людишки расползутся по домам, и можно будет расправить плечи и проветрить затоптанные и заплёванные улицы.

— Да уж, любишь ты людей… — протянула я.

— За что их любить-то? — вздохнул он.

— Да не за что, это верно. Но… — я пожала плечами. — Пусть человек даже гаденький совсем, и любить его не за что, но, если ему плохо, мне его жалко. Я же знаю, как это бывает, когда плохо.

— У тебя эмпатия зашкаливает. Это хорошо… но хорошо не всегда. Трудно тебе живётся.

— Мне нормально, — уверенно возразила я. — Ничего трудного.

И опять ледяной поток в лицо. Нормально мне, как же. Особенно сейчас. И ничего труднее этого невозможно придумать.

Пока я торопливо вытирала глаза, Никита стоял, чуть отвернувшись и тактично глазея на мост, который как раз начали сводить.

— Слушай, Никита, а можно бестактный вопрос?

Он удивлённо поднял бровь:

— Ну, попробуй.

— А на что ты живёшь, я не пойму? Богатые кикиморы — это ж такая редкость! У нас ведь как выходит: заболел, стал изгоем, всего лишился и сгинул. Кикиморы обычно бедны, а многие и вовсе бомжуют. А у тебя такая классная квартира. Одеваешься ты вроде просто, но шмотки все дорогие. Не голодаешь уж точно, и кофе у тебя не абы какой, а для гурманов. Откуда всё это, если с родителями ты не знаешься, у брата денег не берёшь, а сам нигде не работаешь?

— Я работаю, — усмехнулся он.

— Кем?!

— Так ведь… — он улыбнулся. — Футляром для Райды. Оплачивается неплохо, весьма.

— С ума сойти! Какое, оказывается, доходное ремесло! И это все футляры так неплохо живут?