Неспящая [=Кикимора]

— Бума-а-а-га? — передразнил полицейский и развернул листочек с рыжим гербовым узором, пробежал его взглядом. — Жаль, я читать-то не умею… А если читать не умею, то зачем мне эта писулька? Да и тебе она незачем, если никто её читать не собирается.

С этими словами полицейский демонстративно медленно разорвал документ на мелкие кусочки и брезгливо швырнул их в лужу. Его соратники с кислыми физиономиями молча стояли рядом.

— Вы об этом пожалеете, — спокойно сказал Никита, но глаза его нехорошо сверкнули.

— Поговори мне ещё, — усмехнулся полицейский. — А ну, на землю! Лицом вниз, быстро!

Конечно же, Корышев подчиняться не собирался. Напарники офицера попытались уложить Никиту на асфальт, но он сопротивлялся и упирался изо всех сил, широко расставив крепкие ноги. Только ударами по ногам им удалось сбить его и поставить на колени.

Он тут же начал вставать, вырываясь из держащих его рук.

— Ты вот чего не забывай, последний герой… — прошипел один из держащих его полицейских. — Ты тут не один. Хочешь, чтобы девку твою с тобой рядом раком поставили?

И тут Корышев рванулся так, что удержать его не смогли. Я поняла, что через секунду произойдёт нечто, из-за чего мы оба встретим рассвет в какой-нибудь вонючей каталажке. И хорошо ещё, если полицейские быстро свяжутся с дружиной. Они обязаны это сделать вообще-то, но нигде не написано, что они должны слишком торопиться при этом.

Наброситься на офицера Никита не успел. Один из патрульных оказался тоже проворным малым. Стремительный удар рукояткой дубинки — и Никита повалился на асфальт.

Полицейский удовлетворённо крякнул.

— Вы с ума сошли?! — возмутилась я. — За что?!

Офицер посмотрел в мою сторону и усмехнулся:

— А ты вообще помалкивай, красавица. И скажи спасибо, что я баб не бью.

— Да мне, похоже, повезло, — проворчала я и подняла с асфальта паспорт Корышева.

— Ладно, пошли отсюда, — офицер махнул рукой.

— Этого с собой берём?

— Да ну, возни с ним, бумаг, звонков… — полицейский лениво выругался и пошёл прочь, а соратники потянулись за ним.

Я подошла к Никите, который уверенно поднимался на ноги, и протянула ему паспорт. Он, не глядя, сунул карту в карман, а из другого вынул сложенный носовой платок и приложил его к макушке, морщась от боли.

— Никита, ты совсем дурак, что ли? Зачем было задираться, на пустом месте? Ты что, смерти ищешь?!

Он медленно повернулся в мою сторону. Я никак не могла понять, зачем он так всё время делает — поворачивается ко мне. Ведь ясно же, что ему и интонации достаточно, чтобы всё понять, и совершенно не обязательно при этом ещё в глаза смотреть. Тем не менее, он пару секунд внимательно на меня пялился, а потом, отвернувшись, спокойно ответил:

— Зачем? Когда смерти станет сильно нужно, она меня сама найдёт. И помогать ей нет никакой причины.

— Да? А ведёшь себя так, будто хочешь ей помочь.

Никита усмехнулся:

— Так иногда кажется, это точно.

— Ты машину вести сможешь?

— Да подумаешь, дырка в башке, — отмахнулся он. — Конечно, смогу! Сейчас, пять минут буквально, пусть кровь остановится, и поедем.

— Машинку попачкать боишься? — разозлилась я. — А что они тебя просто убить могли, это тебя не испугало? А то, что ты теперь без важного документа остался?

— Ерунда. Возьму копию в судебном архиве. Брал уже, дважды.

— Ах, так ты, получается, регулярно нарываешься? Отлично! Рада за тебя!

Никита отнял набухший платок от раны, посмотрел, куда бы его выбросить, ничего не нашёл и сунул платок в карман.

— Идём в машину, — распорядился он. — Пора ехать.

Когда я залезла и пристегнулась, Никита строго сказал:

— Всё обошлось, и не надо больше по этому поводу нервничать.

Я промолчала, потому что в очередной раз ни один из якобы тибетских аутотренингов на меня не действовал.

Машина тронулась.

— Расскажу кое-что. Я ещё тогда кикиморой не был, так, пацаном мелким, — заговорил Никита неторопливо. — Порезали меня такие же, как я, сопливые гопники. Не то, чтобы сильно, но глубоко. Кровищей весь подвал залил, но в сознании был прямо до самой операционной… Завезли, на стол положили и что-то там в вену вкололи. Сказали, будут меня зашивать под общим наркозом. Я уже рот открыл, хотел спросить что-то, а у меня перед глазами вдруг какие-то сполохи закручиваться стали, как в игрушечном калейдоскопе. Только в игрушке стекляшки разноцветные, а у меня всего два цвета: зелёно-розовые тягучие потёки перед глазами переливаются туда-сюда, форму меняют. И повороты эти становятся всё медленнее, и, наконец, вращение прекращается. И розово-зелёные потёки оказываются человеческими лицами в зелёных медицинских шапочках и масках. И кто-то говорит: «Очнулся! Грузим!». И меня снимают с операционного стола, кладут на каталку и в палату. У меня еле язык ворочается, но всё-таки спрашиваю: «А наркоз когда будет?» «Всё уже, герой, зашили тебя, расслабься…»

Никита замолчал, и непонятно было, это уже конец истории или ещё нет.

— Ты к чему это?