Несравненная

А вот игрушечная пушка, которая стреляет пробкой, а вот бубны-побрякушки-хлопушки, а вот мячик резиновый, а вот куклы всяческие, раскрашенные и ряженые, а вот мышка, которая сама бегает, а вот лягушка, которая сама прыгает, а вот еще соловей с медведем… И для каждой игрушки у парней своя прибаутка имеется – если покупать не будешь, зато наслушаешься вволю. А если уж решил купить – божатся-клянутся парни, что игрушке век сносу не будет, что она внукам-правнукам еще пригодится, и заверяют:

Чтоб мне куском подавиться,
С колокольни убиться,
Удавиться, застрелиться,
На безносой бабе жениться!

– Тот и купец, который врать молодец. А, Поликарп Андреевич? Может, и нам с тобой поголосить, чтобы народ веселее в лавку валил? – предложил Алпатов, прищурив хитрые глаза.

Но Поликарп Андреевич отшутился:

– Спьяну, может, и поголосил бы. Тогда как деньги считать, если шары залиты? Просчитаешься…

Они посмеялись негромко и вернулись в лавку, каждый за свой прилавок. Здесь густой толчеи, как возле парней, не было, но и на торговлю грех жаловаться, особенно Поликарпу Андреевичу. Понемногу, не торопясь, но тянулись покупатели – не зеваки, а люди обстоятельные и хозяйственные, им не до забавных игрушек, они о будущей зиме думают, когда примется мороз уши откусывать. И уходили шапки, рукавицы и полушубки, пусть и не нарасхват, но к вечеру узлы пустели.

Поликарп Андреевич, чтобы удачу не спугнуть, тихонько, про себя, радовался.

День уже на вторую половину, вместе с солнцем, скатился. Скоро Марья Ивановна со старшими дочками подойдет, чтобы в лавке убраться и полы вымыть. Такой уговор имелся с Алпатовым – чтобы Гуляевы лавку в чистоте содержали. Только Поликарп Андреевич об этом подумал, а вот и его благоверная, легка на помине, на пороге нарисовалась. Встала разлюбезная, и принялась цепким глазом лавку обшаривать – все ли здесь ладно, нет ли урона, ненужной траты? Как в своей избе – хозяйкой поглядывает. Поликарп Андреевич нахмурился: не любил он, когда Марья Ивановна норов свой при чужих людях показывала. Сразу и пригнул ее, спросил сурово:

– Остальные-то где потерялись? Чего одна пришла?

– Да все мы тут, Поликарп Адреевич, за дверью девки стоят, краснобаев слушают. Пошуметь на них? – голос у Марьи Ивановны негромкий, почтительный, сразу видно, что со строгим мужем разговаривает.

Поликарп Андреевич подобрел:

– Пущай послушают… Мы с Арсением Кондратьичем тоже выходили, посмеялись…

– Пойду я воды наберу, а уж полы мыть – как вы скажете, – Марья Ивановна прилавок обогнула и толкнула низенькую дверь, которая вела в небольшой закуток, где хранился товар и разная хозяйственная мелочь. Загремела там железными ведрами, слышно стало, как из кадушки воду наливает.

А в лавку тем временем, придерживая островерхую войлочную шапку, чтобы не зацепиться ее макушкой за притолоку, входил Телебей Окунбаев и улыбался застенчиво, отчего на безбородом его лице с широким носом совсем терялись узкие глаза.

Вот так гость!

Поликарп Андреевич обе руки через прилавок протянул, чтобы поздороваться. Обрадовался, потому что тревожиться уже стал – приедет ли Телебей нынче на ярмарку, привезет ли овчину? Приехал, держит слово, степной житель. Такому гостю не грех и Уважение оказать. Помнил Поликарп Андреевич: три года назад не задалась у него торговля на зимней ярмарке, остался без всякого оборотного капитала, даже овчину, которую привез ему Телебей, купить не на что. Стал отказываться от товара. А Телебей лишь головой покачал и сказал:

– Плоха, Поликарпа, плоха думал. Шей больше, продашь больше, деньга отдашь. Бери!

Свалил кожи в ограде Алпатова и уехал, даже честного слова не потребовал. Конечно, Поликарп Андреевич деньги вернул, благодарил, кланяясь, говорил, что добра не забудет, а Телебей слушал его, улыбался, да изредка повторял любимое свое слово на русском:

– Харош, харош…

Он и теперь, как всегда, улыбался, радуясь встрече, и приговаривал:

– Харош, Поликарпа, харош…

Гостя провели в закуток, усадили на сундук, на самое удобное место, стали угощать пряниками, знали, что любит Телебей пряники фигурные, да чтобы они еще глазурью политы были. Возьмет такой пряник, положит его на ладонь и любуется словно на золотую бляху, а затем по крошке отламывает и в рот кладет. При этом совсем узкие глаза еще и прижмуривает от удовольствия. Но больше одного пряника он никогда не съедал, сколько ни упрашивай, и с собой брал ровно по счету – двенадцать, на всю семью, в которой имелось кроме хозяина двенадцать душ.

Овчины в этот раз Телебей привез на ярмарку много и просил, чтобы Поликарп Андреевич с Алпатовым помогли ее продать. Может, знают они таких людей, которым овчина потребуется, пусть бы им подсказали. А он, Телебей, в долгу не останется. Поликарп Андреевич переглянулись с Алпатовым и дружно кивнули – поможем.

– Я и сам нынче больше куплю, – говорил Поликарп Андреевич, – собираюсь на зиму ученика себе взять, есть толковый паренек на примете, вдвоем мы пошире развернемся.