Нести свой крест

Взяв в руки огарок свечи, священник прошел по комнате, подойдя к жене и детям, забывшимся тревожным сном, прикоснувшись губами к каждому и каждого погладив

ладонью по щеке, ощутив сильнейший жар, мучивший их. Сейчас он готов был отдать

свою жизнь, лишь бы дорогим его сердцу людям стало немного лучше.

Усевшись за стол, он прочитал несколько молитв, а затем взглянул на своего друга.

– Я не видел тебя с тех пор, как ты покинул Ажан. Что с тобой сталось, Мишель?

Лекарь не торопился с ответом, будто переживая заново все события, произошедшие с ним

за последние несколько лет. На его лице блуждала ироничная горькая ухмылка.

– Я всю жизнь воевал с чумой, отче. С переменным успехом продолжались наши бои.

Иногда я побеждал ее, а часто она одерживала верх. Но тогда, в Ажане, она нанесла

сокрушительный удар, и я безоговорочно проиграл, положенный на обе лопатки. Когда на

лицах близких я увидел вдруг зловещие пятна, я понял, что опоздал, опоздал на целую

жизнь. Это была расплата за то недолгое счастье, которым я мог наслаждаться в их

обществе, и чудесный дар врачевания. А после того, как я похоронил их, люди перестали

верить мне… даже те, кого я вырвал из цепких лап черной смерти. Меня, Мишеля де

Нотрдама, обвинили в шарлатанстве и даже постарались уличить в ереси… Отче, вы были

единственным, кто встал на мою защиту перед судом Святой инквизиции, кто отважился

подставить свое плечо, не отрекся от меня в критические дни, испугавшись гнева

церкви… Я только вам обязан тем, что и сегодня могу смотреть на звезды, ходить по

тверди земной и продолжаю избавлять людей от болезней. – Он с благодарностью припал

губами к руке святого отца, – мой главный бой с чумой еще впереди. Я это знаю, и я это

вижу… – На последнем слове он осекся, не решившись раскрывать тайну своих видений

служителю церкви, дабы не вводить того в искушение. – После того, как вы помогли мне

бежать из Ажана, у меня оставался только один выход – покинуть границы родной

Франции. Долгое время я скитался по землям Италии и Германии, получив возможность

переосмыслить свою жизнь, пока судьба не заставила меня вернуться… Сначала в

Марсель, а теперь вот в Экс…

– Церковь не считает тебя еретиком, Мишель, – постарался успокоить своего друга святой

отец. – Обвинение, предъявленное тебе, строилось лишь на наветах и не выдержало

никакой критики.

– Я знаю это, отче, – Мишель де Нотрдам уверенно кивнул головой, – теперь я знаю все.

Спасибо вам за поддержку и понимание.

Он встал из-за стола, накинул на плечи свой запыленный долгими странствиями плащ, взял в крепкую руку толстый дубовый посох.

– Ты уходишь, Мишель?

– Да, отче. Я сделал все, что мог, мне надо продолжить свой путь, – лекарь подошел к двери

и, взявшись за кованое кольцо ручки, взглянул неповторимыми светло-серыми глазами на

больных, а затем посмотрел на священника, – молитесь, святой отец. Ваша сила в молитве!

Когда затворилась дверь, святой отец упал на колени, сцепив руки перед собой. Он взывал

к Господу, видя его лик перед глазами. Нервно трепетало на ветру пламя горящих свечей, источая восковой аромат, солнечный свет нещадно жег пустынные улицы. А он стоял

посреди комнаты перед Всевышним, забыв о времени и пространстве, обо всем кроме

своей семьи, и неистово повторял слова, дарующие спасение. Его мышцы напряглись до

боли, сухожилия превратились в натянутую до звона тетиву лука, голосовые связки стали

подобны струнам древнегреческой арфы. Его голос, преобразившись из шепота, гремел, эхом

отдаваясь в углах комнаты, стремясь быть услышанным в небесах. Он просил, умолял, кричал

и неистовствовал, негодовал и любил одновременно, отдавался не разуму, а чувствам. И когда спустя много часов, обессиленный опустился на пол, то звенящая

тишина поразила его. Наступила ночь, а он и не заметил, свечи уже догорели, и в

поглотившей его жилище темноте не было слышно ни звука: ни стона, ни хрипа, ни

вздоха.

Внутри у него все похолодело. Святой отец с трудом поднялся, опираясь на поражающий

своим скрипом стол, чувствуя, как холодный пот заливает его глаза и струится по щекам.

Нащупал задутую сквозняком свечу и постарался зажечь ее.

– Анатолий… – как сквозь туман донесся до него слабый голос жены.

Он кинулся к ней, поставив свечу в изголовье кровати, и взяв в руки горячую ладонь

супруги, с неимоверной лаской припал к ней щекой.

Боль отступила, и женщина вяло улыбнулась, глядя на своего мужа, представлявшегося ей

сейчас еще более благочестивым и более красивым, чем раньше. Ей невидны были его

серые от усталости круги под глазами, впалые щеки и дрожащие губы. Она чувствовала

его сильные руки, сжимающие ее ладонь на смертном одре, и светлую безгрешную душу, в

которой цвела любовь и добродетель.

– Спасибо тебе, Анатолий…

Святой отец скорее догадывался, нежели слышал ее слова.

– Наши дети уже свободны… они не болеют больше… и теперь они счастливы…

Он посмотрел в сторону, где спали его сын и дочь, рванулся было к ним, но неведомыми

силами жена удержала его возле себя. Она разразилась сильным кашлем, вздрагивая всем

телом, но не выпуская рук своего супруга, и когда святой отец отнял от ее рта носовой