Нестор Летописец

Осмелюсь предположить, что имя Нестора и указание на принадлежность летописца Печерскому монастырю появились в названии одновременно. Ведь само по себе свидетельство, что летопись составил печерский монах, не просто малоинформативное, а бессодержательное: это ясно из ее текста. Историк А. П. Толочко, авторство Нестора не признающий, тем не менее заметил: «Анонимный „монах Феодосиева монастыря“ в заглавии летописи вопиял, прося быть названным, и единственным кандидатом для этого труда был Нестор из Печерского монастыря»[354]. Всё верно, но из такого замечания следует скорее не вывод, что имя Нестора — вставка, сделанная писцом Хлебниковского списка, а заключение, что это имя было в первоначальном варианте названия. В пользу того, что заглавие в Хлебниковском списке отражает его первоначальную версию, свидетельствует (правда, косвенным образом) еще одно соображение: только в нем, как и в наиболее ранних рукописях «Повести временных лет» — Лаврентьевской и Троицкой летописях, слово «повести» употребляется не в единственном, как в остальных списках, а во множественном числе: не «Повесть временных лет», а «Повести». Но в самом начале основного текста во всех списках труд назван «повестью» в единственном числе: «Се начнемъ повѣсть сию» («Так начнем повесть сию»)[355]. Для переписчиков — редакторов и простых копиистов — было естественным поэтому и в заглавии назвать летопись «повестью», а не «повестями» — тем более что такое обозначение вроде бы больше приличествовало произведению, воспринимаемому как единое целое. В науке, изучающей историю текстов (текстологии) есть термин «наиболее трудное чтение» (на ученой латыни — lectio difficilior). Это вариант текста (слово, выражение), представляющийся исследователям менее очевидным и ясным. Текстология, если речь идет не о простых описках, рекомендует именно такие варианты считать исконными: ведь переписчики всегда были склонны заменять менее «правильные», менее прозрачные и понятные слова и выражения более понятными. А «повести» — более «трудный» вариант, чем «повесть». Так что у нас есть еще одно основание предположить: вариант заглавия в Хлебниковском списке близок к авторскому. Значит, имя Нестора в заглавии первоначально, весьма вероятно, имелось[356].

Нередко ученые высказывали сомнения: мог ли средневековый книжник-монах, наученный смирению, горделиво вынести свое имя в название летописи, оповестить весь мир: я это сделал, я! Нестор! Может быть, проще признать: имя Нестора, ставшее авторитетным, весомым, внес какой-то редактор? Если и не писец Хлебниковского списка, в XVI веке скопировавший где-то на юге, вероятно в Киевской земле, текст летописи, то его не столь давний предшественник?

Вопросы резонные. Но, как известно, более ранние, более древние известия нередко сохраняются как раз в поздних рукописях. Хлебниковский список, хотя и поздний, мог сохранить имя автора древней летописи, выпавшее в других рукописях. По крайней мере в сравнении с Ипатьевским, написанным на век с лишним раньше, он в целом ряде мест сохранил изначальные варианты текста[357]. Нестор при всем смирении[358] не был чужд гордости, присущей творцу[359]. Авторское самосознание ему было свойственно: об этом свидетельствует упоминание книжником своего имени и в «Чтении о Борисе и Глебе», и в Житии Феодосия Печерского. В Житии Феодосия его создатель даже поведал кое-что о своей жизни. Перед летописцем, когда он работал над «Повестью временных лет», лежал раскрытый манускрипт с Хроникой Георгия Амартола. А ведь в ее заглавие было вписано имя автора — Георгия мниха, то есть монаха. Вот и предмет для подражания! В заглавия написанных им житий Нестор свое имя не внес. Но это памятники церковной книжности, а не летописи. Хотя среди известных ему житий имелись такие, в заглавиях которых было указано имя создателей (Житие Антония Великого, Жития Саввы Освященного[360]), такое указание не было устоявшимся обычаем.