Нестор-летописец

– Да, отче! – с жаром ответил Несда. – Благословил ты меня сим трудом!

– Ну и довольно с тебя, – весело усмехнулся Никон.

Послушник вдруг опустил в смущении голову.

– Отче, спросить хочу. Не сердись, если вопрос мой будет неумен.

Никон ответил после паузы:

– А ведь прав Иларион: горделив ты, юнош. Вот уже и неумным боишься себя показать.

– Знаю свой грех, отче, – тихим голосом проговорил Несда.

– Да и сам я в том же грешен, – неожиданно сознался Никон. – Без гордыни своей, пожалуй, и не сел бы за этот летописец, не старался бы переплюнуть греков… Так что ты хотел спросить? Сядь-ка на лавку, что стоишь.

– Знаю, отче, что в деяниях человеческих Господь открывает нам нечто, – начал Несда. – И во всяком – великом и малом – таится своя мудрость. Какая мудрость в твоем летописце, отче Никон? Для чего вспоминать давно забытое да с такой точностью? Не дает ли нынешнее время вдосталь пищу уму? Не равно ли для нас – Рюрик первым княжил на Руси или Кий? Постой, отче. – Послушник, торопясь, не давал Никону раскрыть рот. – Ведь знаю, что нужен твой летописец на Руси, а подумать для чего – не могу. Мысли разъезжаются в стороны и слов не подберу!

– Однако вон у тебя сколько слов, – усмехнулся Никон, немного ошарашенный его напором и дерзостью. Помолчав, он продолжил: – Верно говоришь, что деяния людские для научения нам служат. Но я больше того скажу. В оных деяниях – откровение Бога о нас же самих. О силе и слабости народа, о пороках и добродетелях – а они одни и те же, пока жив этот народ, сколько б веков ни прошло. Потому – что было прежде, то и будет впредь. Все всегда повторяется. Были княжьи свары на Руси, будут и далее, чем дальше, тем больше. Лишь для имеющих разум деяния прошлого – вразумление и предостережение. Но таких всегда немного… – Книжник остановился, задумался. –  Очертания грядущего уже рассказаны нам минувшими веками. А вливать содержимое в этот сосуд можно уже сейчас.

– Как, отче?!

– Рассказывая народам откровение Божье о них. Черпая из глубины глину, делают кирпичи, обжигают и строят высокие здания. Так и любой народ, если имеет разум, – черпает из прошлого, возводит грядущее.

– А если не имеет разума?

– Исчезает с лица земли. Сохранять откровение человеческих деяний спасительно для людей. Забывать его – смерти подобно, а извращать – преступно и наказуемо от Бога. Каждая цифирька в нем – как буква Священного Писания. Не дай тебе Бог переврать ее, юнош.

Дверь кельи отворилась. Вошел игумен Феодосий. Несда вскочил с лавки.

– Ступай пока, – кивнул ему Никон, – после еще позову тебя.

Послушник поклонился и шмыгнул в дверь.

– Совсем уже лето, отче Никон, – бодро молвил Феодосий. – Огурцы на грядках пустили цвет. А ты все с книгами сидишь, не разгибаешься?

– А ты, отче игумен, все в земле копаешься?

– Репу полол. Добрая репа взошла, дружная. Лапти у меня совсем прохудились, зашел переобуть.

Феодосий достал из небольшой скрыни у двери сплетенные на днях лапти.

– Отче, – заговорил Никон решительным голосом, однако не глядя на игумена, – надумал я оставить твою обитель и вновь пойти в Тьмутаракань. Не осерчаешь?

Игумен выронил лапти, посмотрел огорченно.

– Как же так?.. Ведь не гнева же Святослава ты опасаешься, отче Никон?

– Ведаешь, Феодосий, что не терплю я княжьих раздоров, – омрачился книжник. –  Но опасаюсь другого. Брат Иаков вчера был в книжне Святой Софии. Там ему поведали, как князь велел в Изборник, что писали для Изяслава, вставить добавочный лист. На том листе княжий изограф написал все семейство Святослава с пятью сыновьями и с княгиней. А поверх прежней владельческой записи повелел сделать новую, свою. Вот и опасаюсь я, отче игумен, что так же приберет Святослав и мой летописец. Скоро уже, верно, прознает о нем и пришлет забрать. А уж что он оттуда вымарает и что впишет наново, мы с тобой знаем. Потому прошу тебя: летописец от княжьих людей прячь, а посланным от Святослава отвечай, что я забрал его с собой. Эта ложь во благо. Хотел я сперва сделать список для софийской вивлиофики, но пока Святослав сидит на киевском столе, не отдам ему в руки.

– А ведь мы с тобой, отче Никон, не свидимся более, – печально сказал Феодосий. – Останься! Рукопись твою схороним в пещерах, не найдут ее. Не уходи, покуда я жив, прошу.

– Даст Бог, встретимся еще, Феодосий. Не могу остаться, – твердо ответил книжник. – Решил уже.

– Знаю, – вздохнул игумен. – Уж если ты что решил, тебя не удержишь…

Долго медлить Никон не стал. За день распрощался со всеми, собрал дорожную котомку, взял посох и двух чернецов, чтобы веселее шагалось. А летописец отнес в книжню, передал с рук на руки.

– Отче… – пробормотал Несда, сознавая, что слова теперь ничего не скажут.

Никон перекрестил его и сурово молвил:

– Вернусь – свидимся. Книжный труд не оставляй!

Провожала его вся монастырская братия, любившая слушать от Никона книжные поучения. Игумен Феодосий вышел за ворота и долго стоял на дороге к Выдубичам, пока вдали не слились с зеленой дымкой леса три темные точки.

22.