Нестор-летописец

Молебен кончился. Все головы, будто по приказу, развернулись в две стороны:  княжьи и боярские – к Феодосию, монашьи – к Антонию. Только епископ осматривал себя самого и снимал с золоченой парчи колючки.

Антоний воздел к небу руки:

– Господи, пусть разумеют все, что Ты сам выбрал это место.

Еще не все успели обернуться на голос старца, в который он вложил последние силы. Еще епископ не пришел в себя, изумленный этой дерзостью. И монахи не успели ни о чем подумать.

С ясного неба беззвучно пала молния. Вонзившись в середину поляны, разбухла в огненный шар и распалась на ярко-рыжие языки. Пламя заплясало на деревьях, кустах и траве. Кони дико заржали, шарахнулись к лесу. Кто-то онемел, кто-то зашелся воплем. Стояли, вросши в землю, бежали, толкаясь, падали, взмахивая руками. Глаза у всех стали большие, как на византийских иконах.

Огонь быстро слизнул всю поросль, выжег землю до черноты и выгрыз посреди поля большую яму в треть человеческого роста. После этого затих, умиротворенный. Языки пламени свернулись, исчезли, изошли прозрачным дымом.

Убежавшие вернулись, стоявшие сдвинулись с места. У Антония в руках оказался пояс из золотых пластин. Передав его троим чернецам, он велел измерить им яму.

Сойдя с черной земли в тлеющих лаптях, монахи отчитались:

– В длину ровно тридцать поясов, в ширину двадцать.

Боярин Симон Африканич, услышав их, подъехал на коне к Феодосию и бухнул ему под ноги кожаный мешок, туго набитый металлом.

– Пятьдесят гривен золота на церковь.

Рядом шлепнулись еще два таких же.

– Сто гривен золота! – весело крикнул князь Святослав и посмотрел вокруг: – Кто больше?

– Больше тебя, брат, никто не положит, – смеясь, сказал Всеволод и бросил свою лепту в полсотни и еще двадцать гривен.

Святослав, раззадорившись, выдернул лопату из рук монаха и пошел к яме. Спрыгнул, копнул, выкинул наверх землю. Чернецы поддержали почин, и работа закипела – стали углублять яму.

Князю помогли выбраться, забрали лопату.

– Вот так и брат твой Изяслав, – заметил Феодосий, – когда ставил в Вышгороде церковь, своими руками держал топор.

Святослав утер пот.

– Это ты, отче, к чему сейчас сказал? – подозрительно спросил он.

– Похожи вы, – сказал старец без всякого умысла. А может, с умыслом. – Одного отца и одной матери сыновья.

– Похожи?! – взвился князь. – Похожи! Как тебе это на ум взбрело, Феодосий! Чтоб я и он… да ни в жизнь!.. Все, уезжаю! Без меня управитесь!..

Плюясь, он оседлал подведенного коня, ударил стременами по бокам, сорвался вскачь. За ним подались киевские мужи. Служки епископа разоблачили владыку – парчу он таки разодрал, – подсадили на коня и порысили вслед.

– Отцы преподобные! – позвал старцев со своего ложа молодой князь Мономах. – Великое чудо видели мы нынче. Сотворите же и меньшее чудо. Помолитесь, чтобы я мог встать и также сесть на коня. Утомился я лежать без дела!

– Мы не творим чудес, – возразил Феодосий.

– А я слышал, есть у вас чернец, который лечит молитвой и даже со смертного одра поднимает, – настаивал князь Владимир.

– Брат Демьян два года как отправился на небеса.

– Ну так исцелите меня хоть этим поясом! – отчаянно предложил Мономах. – Симон рассказал мне про него. Это не простая вещь.

Феодосий посмотрел ему в глаза.

– Веруешь ли, что этот пояс, снятый с распятия, исцелит тебя?

– Верую, отче.

– Хорошо, князь.

Игумен взял из рук Антония золотой пояс. Варяг Симон поднял Мономаха за подмышки, Феодосий опоясал его. Потом положил руки на голову князя и стал молиться.

– Ей-богу, чувствую, как раны затягиваются! – воскликнул Мономах, когда игумен умолк.

Он попытался встать. Варяг поддерживал его.

– Я стою! – обрадовался князь.

Пояс с него сняли. Задрали рубаху – повязки были чисты, кровь не сочилась.

– Дайте коня!

Усадили в седло. Гикнув и свистнув, Мономах пустил черную кобылку рысью по краю поля. Сделал полукруг, и тут на его пути возникла фигура в послушничьей ряске.

Владимир резко осадил коня.

– Ты?!

– Я. Помнишь, князь, как ты назвал меня ленивым рабом?

– С тех пор что-то изменилось? – расхохотался Мономах.

Он смеялся так заразительно, что и послушник прыснул.

– Ничего не изменилось, – с улыбкой ответил Несда.

– Только оболочина теперь другая на тебе.

– Да.

– Чего же ты хочешь?

– Ничего. Но когда-нибудь ты пожелаешь взять свои слова обратно. Я обещаю.

– О ленивом рабе?

Мономах снова рассмеялся и ударил кобылу пятками сапог. Та, взбрыкнув, понеслась.

– Буду только рад этому! – донес ветер слова князя.

– Обещаю, Господи! – прошептал Несда, закрыв глаза и подняв лицо к небу.

Вышедшее из-за облака солнце горячо поцеловало его.

24.

Корчма у Жидовских ворот за несколько лет приобрела себе постоянных гостей. Другой такой во всем городе не было, у сириянина Леона еще не нашлось подражателей. Здесь, вдалеке от старших, любили шуметь младшие княжьи дружинники, посиживали заезжие варяги и торговые греки, попивали зеленое винцо пришлые купчишки. Иудеи тоже захаживали, но только для того, чтобы в задних клетях перемолвиться неким словом с хозяином корчмы.