Нестор-летописец

– К тебе. Вот. – Душило показал два серебряных дирхема.

– Ты. Прахади. Эта, – колдун показал на холопа и на амбар, – туда. Кони вязать.

Душило согнулся пополам, протискиваясь в узкую, низкую дверь избы. Сразу за ней безо всяких сеней начиналось жило. Потолка не было, кровлю держала воткнутая в землю сохатая колода. В истобке стоял густой смрад, в котором Душило не смог различить ни единого знакомого человечьего запаха. Даже дым, стелившийся поверху, пахнул как-то вонюче. Храбр сразу же сел на лавку у стены, чтобы не дышать им. Подле пристроил меч в кожаных ножнах со стальными накладками, но с пояса снимать не стал. Окошко размером с кулак, затянутое пузырем, было устроено в жилище колдуна скорее по обычаю, нежели для света. В углу горячо пылала печь-каменка, от нее и освещалось логово чудина.

Колдун присел у печи и стал мешать палкой в котле, насаженном на каменку сверху.

– Зачема прыхадил, сказай,  – велел он, не оборачиваясь.

Душило рассказал. Чудин слушал в той же позе, слегка покачиваясь. В котле булькало и пузырилось. Но слюнки от этого варева не текли.

– Вана юмал буду звата. Духи по-твой.

Колдун встал и упер глаза в храбра. Будто гвозди вбил.

– Зачема волха обижай? Он про богов и юмал вся знай, с ними говори. Теперь юмал очень злой будут. Трудно просить их.

Душило развел руками.

– С вашим братом иначе нельзя. Хитрить горазды. Духи небось всякому научат.

– Я не хитри! – Чудин негодующе ткнул пальцем себе в грудь. – Я тоорумеес! Человек бога Тоора. Колдун по-твой. Я духов звата, они говори мне. Не верь, ходи прочь.

Колдун вытянул губы куриной гузкой и указал на дверь.

– Ну, ладно, ладно – примиряюще молвил храбр, – не бушуй. Зови своих бесов. Авось скажут чего ни то интересное. В церкви небось такого не услышишь.

6.

Вопли колдуна становились все более хриплыми и урывочными. «Умаялся, бедолага», – подумал Душило, сам уже взопревший от избяного чада и долгого ожидания. Колдун лежал на полу посреди жила и корчился, будто помирал от отравы. Выпученные глаза стали совсем черные и страшные, скрюченные пальцы руки скоблили половицы. В другой он сжимал оберег, висевший на груди, – металлического божка с молнией в кулаке. Душило видел такие в Новгороде, их мастерили для чуди, приходившей на Торг.

Колдун звал духов на своем языке. Одни и те же слова повторялись по-разному – просительно, требовательно, под конец жалобно и скуляще. «Не откликаются черти, – догадался Душило. – Не хотят мне товар возвращать. Обиделись, видно, за волхва».

Чудин вытянул ноги, разбросал руки и застыл. Вылезающие из глазниц очи вперил в кровлю и лежал, будто покойник. Душило, досадуя, хотел было его потрогать, проверить, вправду ли помер. Но тут же отдернул руку. Колдун зашевелился и вытворил такое, от чего у любого на голове встали бы торчком волосы. Только не у Душила – его напугать было трудно, хоть какую нечисть в дом приведи.

Колдун всем телом оторвался от пола, упираясь одними пятками. Поднялся на вершок и вдруг грянулся обратно. С громким стуком костей и с резким звоном висевших на нем оберегов – прицепленных к кожуху железных бляшек. Будто его ухватила  и бросила об пол Костоломка, одна из девяти сестер-лихорадок. Но даже для Костоломки это было чересчур. Душило легонько охнул.

После встряски глаза чудина встали на место и осмысленно поглядели на храбра. Колдун с кряхтеньем сел, поднялся на ноги.

– Вана юмал не смочь прийти, – сообщил он, обшаривая храбра злым и все еще мутным взглядом.

– А чего? Плохо звал? – участливо спросил Душило.

– Я хорошо звата! Ты плох!

Чудин упер палец в грудь храбра.

– Чем это я плох для твоих духов? –  возмутился тот. – Ты, колдун, не заговаривайся. Может, им твои коряченья не понравились или глаза не так пучил? Ты скажи, я пойму. А на меня пенять не надо. У тебя самого рожа крива.

Колдун затряс головой.

– Вся не так. Не так говори! Вана юмал не смочь, боятся.

– Меня, что ли? – Душило озадачился.

– Не ты. На тебе. Тут. – И опять приставил палец к его груди. – Надо сними и брось. Не в дом, там.

Колдун махнул на дверь. Храбр влез рукой за пазуху, вынул серебряный крест на толстом кожаном шнурке.

– То-то, нечисть, креста боится, – проворчал он.

Выйдя наружу, в смеркающийся день, он снял с себя крест. Поискал куда подвесить, не нашел, положил прямо в утоптанный снег.

– Потапка, эй, ты тут? – крикнул холопу, сидевшему в клети.

Раб не ответил, верно, дрых. Душило вернулся в избу.

– Ну, зови опять своих бесов. Да поскорее, а то мне не с руки целый день тут сидеть.

– Теперь скоро духи прийти, – кивнул колдун.

Он снова зачерпнул варева из котла, отхлебнул и постоял будто бы в сильном изумлении. Душило все это уже видел, и ему было неинтересно, но делать нечего – пришлось смотреть. Больше в избе колдуна любоваться было нечем.

Чудин взял бубен, стал колотить в него обрубком палки и выкрикивать: «Таара, та! Таара, та!» Затем издал гортанный клич и упал на пол, забился в корчах.  Душило только головой качал, немного жалея колдуна. «Ежели эдак каждый раз бьется, когда к нему за ворожбой приходят, – думал храбр, – как он еще умом не тронулся?»