Нестор-летописец

Душило наклонился над мертвым волхвом и выдернул из черепа топор.

– Обыкновенный, – сказал Глеб Святославич, обернувшись.

– Не-ет, – покачал головой храбр и откинул топор в сторону, – обыкновенный удар не порушил бы одним махом все мои надежды.

– На этого волхва плохи были надежды, – усмехнулся князь. – Ты сам видел, новгородец.

– Я не новгородец.

– Тогда что тебе нужно было от этого пугала для добрых людей?

– Всего лишь потолковать. Он украл ночью весь мой товар. Волхвованием или иным способом – этого я не ведаю.

– Не очень-то ты похож на купца, не новгородец. Мне такой человечище, как ты, в дружине пригодился бы!

– Да не привык я менять князей как рукавицы. Служил я Изяславу Киевскому, а теперь самому себе служу. Не обессудь, Глеб Святославич.

Душило развел руками.

– Не долго ты, я чаю, в купцах продержишься, – весело сказал князь, – коли твой товар у тебя из-под носа уводят. Гривну-то с шеи не снял? Эй, – крикнул он дружинникам, – обыщите волхва.

– Твоя правда, князь, – опечалился храбр, дотронувшись до гривны. – Не снял. Тесно мне в купцах, раздолья душе нет. А товар все же вернуть надо. Только не знаю, с кого теперь взыскивать. Эх, князь, погодил бы ты со своим топором чуток, не грызла бы меня сейчас злая кручина.

– Опоздал ты, – без капли сочувствия молвил Глеб. – А может, это знамение тебе послано, что не в свои сани ты сел, храбр?

Понурый Душило словно бы уменьшился в росте и убавился в плечах – стал казаться перед князем провинившимся младшим кметем.

Отроки, осмотрев волхва, принесли князю золотой оберег – идольца на цепочке.

– Кроме этого, ничего.

Глеб Святославич лишь взглянул на оберег и сказал храбру:

– Возьми это себе. Невелико возмещение, а все же больше, чем ничего. Надумаешь, приходи на мой двор, теперь же прощай. – И добавил насмешливо, садясь на коня: – Купец.

Душило исподлобья смотрел, как уходит из Детинца княжья дружина. Когда за воротами исчез последний отрок, он перевел взгляд на чародейский оберег. Задумчиво подкинул его на ладони, взвешивая, и зашвырнул в дальний сугроб. Затем взгромоздился на мохноногого коня, у которого не видно было глаз из-под гривы, и дернул поводья. Конь, недовольно всхрапнув, пошел медленным шагом.

Епископ и софийское священство скрылись в соборе еще раньше. Словно дождавшись мгновения, когда площадь перед собором опустеет, снег повалил дружнее.

– Уф, – сказал Кирша и утер рукавом лоб, будто хорошо потрудился. – Ну и передряга. Поснидать бы теперь, а то брюхо совсем подвело.

Но Несда из укрытия на гульбище выходить не хотел и по-прежнему выглядывал украдкой.

– Ты чего? Все ушли уже.

– Не все. Смотри!

В сугробе неподалеку от собора копошился мальчишка – запускал обе руки глубоко в снег и ворочал там. При этом вертел головой, опасливо озираясь.

– Оберег волховника ищет, – догадался Кирша, – вот ловкач! Пойдем накостыляем ему.

Несда вцепился в приятеля, как лиса в добычу из курятника.

– Не надо! Пускай ищет!

– Почему? – удивился Кирша.

– Потому что у него красные волосы, – ответил Несда и сделал таинственное лицо.

– А…

Кирша не успел задать вопрос. Красноволосый отрок с тихим вскриком выхватил из снега оберег и спрятал под свиткой. А затем сотворил такое, от чего рот у новгородца изобразил большую букву «он». Медленно, запинаясь ногами о рыхлый снег, отрок подошел к волхву, опустился, почти упал к нему на грудь и надолго замер. Не шевелились и оба зрителя.

Наконец отрок оторвался от мертвого тела, поцеловал волхва в лоб, встал и зашагал прочь.

– Видал? – возбужденно прошептал Кирша и что есть силы двинул локтем в бок Несды.

– Видал, – спокойно ответил тот, – не дерись.

– Догоним?

Несда помотал головой.

– Нет. Лучше не надо. Пускай уходит.

Они подождали, когда загадочный отрок скроется из виду, и спрыгнули с гульбища. Проходя мимо волхва, задержались на мгновенье.

– Страшный! – вздрогнул Кирша.

– Несчастный, – возразил Несда.

Взявшись за руки, они пошли дальше, а заледеневший волхв еще долго лежал посреди Детинца, всеми забытый и никому не нужный. Только в сумерках его откопали из-под свежего сугроба и унесли.

 5.

Зимние метели скоро развеяли новгородское помрачение, густо присыпали снегом его следы. Торговля воскресла в евангельские сроки. Во всех храмах отслужили благодарственный молебен по спасении города от бесовского наваждения. На Сретенье в церкви повалило столько народу, сколько не собиралось прежде на Пасху. Не многие исповедовались, но все стояли со свечками и с благонамеренными взорами, а потом терпеливо слушали проповедь о вреде колдовства. Епископ Федор объявил трехдневный покаянный пост. Те, кто недавно шел с волхвом убивать владыку, все три дня смиренно жевали капусту с репой и запивали одним квасом. Князя после его ловкого удара топором вольные новгородцы зауважали. Бояре тоже поладили с Глебом Святославичем и, тяжело повздыхав, согласились, чтобы свою часть дани князь собирал сам, а не дожидался дара от города. Крепко поспорив меж собой, с плеваньем в глаза и покушением на бороды, бояре отдали в княжью долю погосты Заволочья, за Северной Двиной.