Нестор-летописец

– Дура ты, дура! – довольным голосом сказал он сестре. – Я ж о тебе забочусь, не о себе. Скоро твой муж совсем без портов останется. Уходи от него. Я тебе хорошего мужа найду. Может, за боярина какого выдам. Старовата ты, конечно, сестрица, двадцать четыре года все ж… Ну да ничего, баба ты еще в соку.

Гавша, ухмыляясь, обнял ее за живот.

– Пусти, дурень!

Мавра расцепила его руки и, сердясь, обернулась к брату.

– Поди прочь, Гавша. – И пригрозила: – Я мужу скажу.

Он зашелся в хохоте.

– Ох и дурища ты, сестрица! Что мне твой Захарья – тьфу и растереть. Он даже меч как надо держать не умеет. И детей таких же немочных плодит.

Мавра, вспыхнув, вся подобралась, шагнула, занесла руку для оплеухи. Гавша с кривой улыбкой взял ее за запястье, скрутил и толкнул. Мавра, охнув, упала на порог сеней.

Гавша спустился с крыльца, позвал своих отроков. Пока те взнуздывали коней, он крикнул сестре:

– И что за уродливая стряпуха у тебя на поварне? От ее вида, верно, снедь портится...

Звук отворяемых ворот не дал ему досказать. Во двор въехал на коне Захарья, за ним катила телега. Но Гавша смотрел не на зятя, а удивленно взирал на бегущего к нему холопа с угрожающе нацеленными вилами. Раб кричал что-то гневное, только Гавша ничего не понял. Он вытащил из ножен меч и, уклонившись от удара вил, проткнул холопу шею.

– Дядька Изот!!! – взвизгнул Несда.

Кормилец выронил вилы. Зажимая шею руками, он осел в грязь. Несда подбежал к нему, упал рядом и прижался к дядьке всем телом. Он содрогался и ревел во весь голос.

– Эх, дите… – с трудом прохрипел напоследок дядька Изот.

Гавша обтер запачканный кровью клинок пуком молодой травы и брезгливо сплюнул.

– Чтоб холопы на меня кидались, такого еще не было. Этот… он бешеный или чего? – вопрос предназначался Захарье.

– Что здесь произошло? – громко спросил тот у Мавры, подбежавшей к телеге за дитем. Из-под повойника у нее  выпростались волосы.

В ответ она лишь покачала головой и, прижав к себе младенца, громко, гневно повторила:

– Уходи, Гавша. И не приходи больше.

– Эй, зять, почему обращаешься не ко мне, а к бабе? – зло поинтересовался Гавша Иванич. – Это я хочу тебя спросить, что произошло и отчего твои холопы кидаются на меня с вилами.

Захарья, будто не слыша его, бросил жене:

– Ступай прибери волосы. Что ты позоришь меня?

Потом с мрачным видом повернулся к Гавше.

– Изот просто так кидаться не стал бы. Знать, было отчего.

– Что-о?! – презрительно сощурился Гавша. – Ты меня, княжого мужа, винишь не пойми в чем по свидетельству раба?! Такого даже в Русской правде нет, чтоб холопам позволять разевать рот!

– Этот холоп был нам как родич, – возразил Захарья и повысил голос: – В Русской правде князя Ярослава сказано, что за убийство родича мстит убийце его род.

– А я, выходит, не родич? – Гавша так удивился, что даже забыл злиться.

– Родич, – с сожалением подтвердил Захарья. – Я не стану требовать с тебя виру за убитого холопа. Но и видеть тебя на своем дворе больше не хочу. Убирайся.

– Ты в своем уме, зятек? – недоумевал Гавша. – Я же тебя в грязь втопчу. Все твое имение, какое еще осталось, по ветру развею. Ты же будешь у меня в ногах валяться, милости и подаяния просить. Твои пащенки по миру с голыми задами пойдут. Сам в холопах жизнь доживать будешь и жена твоя, дурища.

– Не грозись, не боюсь, – спокойно сказал Захарья. – Самому бы тебе на месте усидеть вместе с Всеславом. Слыхал небось – князь Изяслав с ляхами идет войной на Киев?

Гавша дернул из ножен меч – вынул наполовину, померился гневным взглядом с Захарьей и спрятал клинок обратно.

– Поглядим, – процедил он сквозь зубы. Вскочил на коня и уехал с отроками, ни слова больше не сказав.

Несда горевал, обнимая мертвого кормильца, перепачкавшись в его крови. Он поднял на отца заплаканные глаза и молвил:

– Так тяжко… терять кого-то.

Захарья положил руку ему на плечо.

– Это жизнь, сын. Привыкай.

– К этому можно привыкнуть?

– Нет, – помолчав, ответил отец. – Можно отравить свое сердце, чтобы оно ничего не чувствовало. А приучить его нельзя.

– Значит, оно хочет мучиться, – сказал Несда, прижимаясь лбом к голове кормильца. – И брат Исаакий тоже хотел этого.

Захарья изумленно смотрел на сына. В чертах и в согбенной позе отрока ему почудился седой старец, много познавший и много повидавший на своем веку – но совсем не то, что обычно познают и видят люди. В эти мгновенья он впервые подумал, что напрасно считал Несду непутевым. Отрок сам определит себе путь и пойдет по нему, не считаясь с отцовой волей. Неведомый путь, нехоженый.

Эта мысль оттолкнула Захарью от сына. В ней было что-то чужое, неприятное. Он поднялся по ступеням крыльца, вошел в дом – и тихо прикрыл за собой дверь. В горнице пищал проснувшийся младенец. Счастливая разрумянившаяся Мавра, вынув тяжелую грудь, совала ему в рот сосок.

Захарья послал холопов, чтобы прибрали тело кормильца. Подошел к жене и обнял вместе с младенцем. Нежно зазвенели бубенцы на поясе вбежавшей Баски.

– А меня! Меня! – восторженно запросилась она, влезая посередке.

14.