Нестор Махно

Симферопольский полк сходу взял станцию. Но на следующий день… в это трудно было поверить… махновцы опять завладели Помошной! Их еле вышибли. Выяснилось, что у них три бронепоезда (один вчерашний белый – «Непобедимый»!), тысячи пехоты, кавалерии. Миргородский впервые призадумался: «Откуда всё это?» Ходили слухи, что потрепаны и полки соседней дивизии. А тут привезли награды: сто девять Георгиевских крестов и семь медалей. Николай засомневался: «Для чего? Это же гражданская война!» И шевельнулась тревога: «С кем бьемся? Не народ ли? Даром такие награды не вручают!»

Но вскоре сомнения рассеялись. Банды бежали на запад, через речку Синюху и ее приток Ятрань, почти без боя оставляли села, колонии, хутора. Поговаривали, что у махновцев мало патронов. Этим провокационным слухам уже не хотелось верить. Просто сборище анархистов улепетывает. А впереди была Умань – древний город, где генерал Слащев решил покончить с Махно раз и навсегда!

Засыпая, Николай видел розовое, приятное мельтешение. Вроде бал. В Павловском училище. Скользкий блестящий паркет, статуи по углам и вальс. Господи, забытая музыка, девицы в белых платьях, длинных и шуршащих, с обнаженными плечами, улыбки, запах духов… Потом всё это съежилось. Появился дом, знакомый с детства, кабинет отца и на полу – ребристая граната… кружится, кружится…

– Господин капитан, где вы? Проснитесь! – услышал Миргородский и вскочил.

– Что стряслось? – спрашивал Гаттенбергер из другой комнаты.

– Махновца поймали. Махновца, – говорил кто-то в темноте. – Адъютант самого Батьки, мать его в тринадцать гробов…

– Прекратите! – возмутился комбат.

– Прошу прощения. Он вез пакет.

– Давайте сюда. Свети. Да свети же!

Дедок зажег огарок. Послышался топот, и в хату втолкнули небольшого парня или мужичка. Поручик все никак не мог прогнать сон и раскачивался на топчане, подогнув под себя ногу. Неясным пятном проступало лицо пленного, усы, чуть блестевшие глаза. Гаттенбергер с треском разорвал пакет, наклонился к свече. На улице что-то тихо постукивало: ток-ток, тик-так. «Дождь», – догадался Николай.

– Это план их фронта с Петлюрой! – наконец сказал капитан. – Очень интересно. Ты кто?

Махновец молчал.

– Господин поручик, берите пакет и в штаб полка. Немедля! – велел комбат, передавая бумаги Миргородскому. – И его захватите с собой. Лично генералу Гвоздакову доставите. Это чрезвычайно важно. Они договорились с Петлюрой. Не дай Бог, соединятся!

Выходить на улицу, в сентябрьскую слякоть, не хотелось. Николай прикурил от свечки.

– Слушаюсь! – взял дождевик. – Пошли! – кинул пленному. Во дворе их ждала телега и трое казаков.

– Кто ты все-таки? – спросил поручик, усаживаясь и надевая башлык. Примостившийся рядом на сене махновец долго не отвечал. – Язык, что ли, проглотил?

– Я Лютый.

– Как? – не понял Николай.

– Лютый, говорю.

– Зверствуешь? Кличка, что ли?

– Нет, фамилия такая.

– Адъютант Махно?

– Вроде того.

– Знаешь, что тебя ждет?

– По головке не погладите.

– Это уж точно.

Телега хлюпала по лужам. За кустами плыла в темноте речка Ятрань. Пленный вдруг сказал стихами:

Гэй ты, батьку мий,
стэп шырокый, поговорымо ще с тобою.
Молоди мойи буйни рокы
та пишлы за водою.

– Никак поэт? – удивился Миргородский. – Анархисты пишут стихи? Какая нелепость! Вы что, и веру имеете?

– А за шо ж умырать?

– Позволь, позволь. Ты что, серьезно? – Николай не мог представить, что у бандитов есть хотя бы намек на интеллект. Ну в лучшем ою'чае – защита интересов лодырей и нищих, как провозглашают большевики.

– Вполне, – отвечал махновец.

– Коль так, времени у нас достаточно. Давай по порядку. Ты, конечно, не веришь в Бога?

– Нет. Зачем? Человек – мерило всего.

– Но если его нет, то и совести нет. Всё позволено! Где критерий? – Николай специально употребил это ученое слово: поймет ли бандит?

– Он простой, как правда, наш критерий. Его знает любой дядько, что трудится на земле.

– Однако твоего пахаря века христианства воспитали. Не так ли?

Петр Лютый молчал. Офицерик, оказывается, тоже не лыком шит. Целится в самое яблочко. Если еще и стреляет метко – дело швах.

– Нечем тебе крыть, дружок, – Миргородский с сожалением кивал головой. Так хотелось поспорить, ковырнуть разбойника поглубже.

– Хай и хрыстыянство! – воскликнул Петр. – Спасибо за науку. А сегодня дядько уже дорос до свободы!

– Хорошо, хорошо, – не стал перечить Николай, – но чем он отличается от культурного помещика или банкира Кернера из Гуляй-Поля?

– Мозолистыми руками.

– Тогда и ты для пахаря враг, – поручик ткнул пальцем в грудь Лютого.

– С какой стати? – отшатнулся Петр.

– Очень просто. Вместо плуга держишь перо!

– Я сирота. Всё умею.

– А управлять кому доверите?

– Тружеников поставим.

– Так они же завтра карету себе потребуют и шубу лисью дочке.

– Выгоним! – Петр сидел уже как на иголках.

– Кто это сделает? Вы же ни полиции, ни суда не признаете.

– Народ вытурит.

– Эх, Лютый, Лютый, может, и светла твоя вера, да глупая. Народ! Каждый мечтает о шубе и карете.