Нестор Махно

– Поймите, друзья. Главный атаман не один. С ним совет министров, и у каждого свой штат. Это же офицерско-чиновничья камарилья. Они все там кормятся и жаждут еще большего для себя от дэржавы. Много обещают и казакам-сечевикам, и те верят. О галичанах молчу, у них свой диктатор. Теперь соображайте. Коцнем Симона – чего добьемся? И белые уже под Уманью!

– Что предлагаешь? – насупился Махно.

– Исходя из суровой реальности – не ехать, не рисковать!

– А я за то, чтобы кокнуть, и всё! – настаивал Долженко. – Будем нянчиться – не быть матери Украине свободной!

Постановили так: согласится Главный атаман отдать вожжи – брать его под свое крыло. Заупрямится – порешить! Для этого выдвинули к Умани лихую кавалерийскую бригаду. Батько поехал тоже не с пустыми руками – в окружении охраны, пятисот испытанных пулеметчиков и рубак. Лев Голик предупредил, что и гарнизон Петлюры не дремлет, стоит в ружье. Сам же, как и условлено, ждет Батьку в салон-вагоне на железнодорожной станции. «Может, и договоримся, – полагал Махно. – Почему нет?»

– Гэй, Батьку! – крикнул Захарий Клешня, что ехал в охране. – Мудрости вам! Побрататься трэба!

Тачанка, в которой Нестор Иванович направлялся на встречу, катила уже по городу, когда появился на буланом жеребце Дмитрий Попов, эсер, забубенная голова.

– Удрал мой соратник по партии, – сообщил Митя, наклоняясь к Батьке.

– Симон, что ли? – спросил тот, не веря.

– Да-а, полчаса назад укатил в сторону Христиновки, в свой тыл.

Махно сидел насупившись и покусывал губы. Тачанка и охрана в недоумении остановились. Батько чего угодно ожидал – только не бегства Главного атамана. Испугался? Считает союз невозможным? Не верит в победу? «Какая же ты несчастная, моя Украина-мать», – качал головой Нестор Иванович…

Спустя некоторое время галичане, изнемогая от тифа и враждебности местного населения, сдались на милость белых. А Симон Петлюра, бросив остатки своего войска, бежал в Польшу.

– Ох, и кинем же мы на небеса большевиков! – сказал Петр Соболев, который (Сашка не раз убеждался) зря ничего не обещает. – Идешь с нами, Барановский?

– Куда?

– Пока на Арбат.

Они зашагали по Яегтярному переулку. Петр чуть впереди. В брезентовых куртке и кепке, в заплатанных штанах он шел, не оглядываясь, стремительно и твердо ступая. Сашка еле очухался от сыпняка и отставал.

– Не лети, – попросил. Соболев озирнулся. Саркастическая усмешка тронула его рыжее лицо. Рыжими были брови, усы, даже щетина на щеках. По всем приметам – противнючий тип. А бессребреник, каких мало. Надо же! И заботливый как нянька, но только со своими.

– Я тебе, Шура, не раз толковал: мы, анархисты подполья, – самые свободные на этой неуютной, пока рабской земле. Слыхал? Деникин задавил пол-Расеи. Сюда прёт. Завтра большевики, коль не пугнем их, зябликов, объявят тотальный террор.

– Им недолго, – согласился Сашка.

– И подметут всех сомнительных. В первую очередь нас. Но мы… готовы!

Барановский как-то читал с восхищением о римских гладиаторах, бестрепетных мужиках, которые восклицали перед боем: «Идущие на смерть приветствуют вас!» Вот что-то подобное. Соболев здорово напоминал их: большая голова с короткой стрижкой, мощная грудь плотника. И глаза. Редкие, молочно-голубые, как февральский лед. Беспощадные.

– Кремль? – спросил Сашка. Ему тоже не терпелось тряхнуть силушкой.

– Нет, проще. Они сегодня во главе с Лениным будут кучковаться в особняке графини Уваровой. Мы их, любезных, и пустим вне очереди на небеса. Витольд с Марусей Никифоровой кончают на юге Деникина. А у Батьки Махно уже новая армия. Слыхал?

– Откуда? – удивился Барановский.

– Прибыл гонец. Правда, сразу же уехал. Советовал начинать. Одним махом разорвем сети власти над славянами. А там – Европу и мир освободим!

На Арбате они вошли в подъезд дома № 30, поднялись в 58 квартиру. Им открыла блондинка в фартуке с цветочками.

– Ну и нюх у вас, мальчики! – улыбнулась. – Котлеты с картошкой и грибным соусом ждут. Пальчики оближете!

–' Потом, Татьяна Никитишна, – Соболев прошел в комнату. Барановский не отставал. Петр нагнулся, достал из-под кровати деревянную коробку, плотно обмотанную бечевой.

– Бери, – велел Сашке.

Тот поднял.

– О-го! – и понес к выходу.

Хозяйка, однако, расставила руки, не пускала:

– Обижусь, мальчики. Я так старалась. Ну прошу вас к столу!

– Ладно, Саня. Уважим, – они присели. Татьяна Никитична захлопотала у печки. Квартира была куплена специально для конспиративных свиданий анархистов.

– Где же моя подруга, Маруся Никифорова? Давненько не виделись, – спросила между прочим хозяйка.

– В Крыму, будьте любезны, отдыхает, – отвечал Соболев. – Под пахучими кипарисами.

– Счастливая. Там сейчас бархатный сезон. Море как молоко, – Никитична подала блюдо. Запахло опятами. – По рюмочке, мальчики, примете? Смирновской плесну, забытой нынче. Чистая слеза! И огурчик с пупырышками.

– Нельзя, – отказался Соболев. – На дело топаем. Потом.