Нестрашные сны (СИ)

Это… существо появляется из-за перекошенной двери лаборатории. Оно, кажется, никак не может решить, как ему лучше двигаться — и то опускается на все четыре конечности, то встает на привычные две. И потому странно напоминает настороженного суслика, хотя на безобидного смешного зверька совершенно не похоже. Ни размером, ни…

Я всегда думала, что оборотни просто превращаются в волков или там в медведей — может, покрупнее или другой расцветки.

Этот… непонятно — где кончается человек и начинается волк. На теле чередуются пятна густой темной шерсти и белой голой кожи, словно зверь болеет стригущим лишаем. Круглый выпуклый лоб, небольшие, плотно прижатые к голове уши, вытянутый нос (морда?), скошенный подбородок, белые длинные зубы за черными губами, на заросшей черной щетиной шее — кадык. Руки-лапы с локтями, как у людей и с черными толстыми когтями на длинных, скрюченных, точно сведенных судорогой пальцах. Стопы — тоже и не стопы и не лапы. Он совсем непохож на рисунки и фотоснимки из учебника. Как будто… недоделан.

На оборотне нет одежды и сразу видно, что это… хм, мужчина? Или как там принято говорить про оборотней — самец? Существо мужского пола?

Я или шевельнулась или неосторожно перевела дыхание — оборотень поворачивается ко мне всем телом. Глаза небольшие, узкие, непрерывно мелко моргают, точно пытаются избавиться от мешающей соринки. Может, оборотня раздражает освещение? В лаборатории за его спиной темно. Но свет не мешает ему увидеть меня. Или он просто чует? Оборотень делает несколько длинных шагов — словно скользит по гладкому полу коридора. И опускается рядом со мной на… колени? На все четыре лапы? Наклоняется. Белки глаз воспаленные, расширенные зрачки отливают желтовато-зеленым, как у кошек. Я вижу, как трепещут его ноздри, и сама ощущаю его запах. Странный запах. Не человека и не зверя. Химический. Его что, чем-то кололи или поили? Наверняка испытывали какие-нибудь новоизобретенные «лекарственные» средства против оборотничества…

Лапа-рука ложится мне на грудную клетку. Горячая. Тяжелая. Оборотень поворачивает голову к моему животу.

— Глеб… — вспоминаю я его имя. Оборотень все смотрит на мой живот.

— Глеб, — повторяю я. — Вы ведь… Глеб? Вы можете… позвать на помощь? Там… — я показываю в темный конец коридора. — Там… они. Много. Пожалуйста, позовите кого-нибудь!

Наверно, он не понимает или вообще не слышит. Он все ниже склоняется над моим животом, тяжелая лапа давит мне на грудь и становится трудно дышать.

Наверное, сейчас меня просто убьют. Будет больнее, чем было?

А потом очередь дойдет и до него самого…

— Глеб!! — кричу я и вздрагиваю, когда боль распарывает меня до самого позвоночника.

Оборотень отшатывается, оседает на пятки и нервно облизывается. Смотрит на меня. Кажется, или глаза его становятся яснее? Разумнее?

— Их много, — говорю я раздельно и громко. — Они вырвались из… — Я хочу сказать «Кобуци», но вдруг он про нее не знает? — …из лаборатории. Я не справилась с ними. Надо позвать на помощь. Вы понимаете меня?

Он снова переводит взгляд — и я прикрываю руками свой перетянутый курткой живот. Под пальцами горячо и влажно. Надо будет еще чем-нибудь перевязать.

— Глеб!

Оборотень смаргивает и выглядит почти виноватым. Совсем по-собачьи склоняет голову набок, даже уши приподымаются, как у насторожившейся псины.

— Вы поможете мне?

Тяжелая рука-лапа с темными подушечками скользит по моему лицу. Точно гладит. Оборотень вскидывает голову, жадно нюхая воздух, поворачивает голову и поднимается. Смотрит в конец коридора. И вдруг срывается с места.

— Не туда! — кричу я ему вслед. — Там же они! Глеб!

Оборотень опускается на все четыре конечности — и исчезает во тьме коридора.

И тьма поглотила его…

— Агата…

Мне чудится. Кажется. Слышится.

— Агата, господи, Агата…

Я открыла глаза со стоном — даже их открывать мне было больно. Надо мной склонились два лица. Я их не узнавала: бледные, какие-то перекошенные, с широкими зрачками…

— Агата, маленькая моя…

Я заплакала. Плакать тоже было очень больно и очень стыдно, но я никак не могла перестать.

— Бабушка… это… ты?.. правда, ты?

Второй человек торопливо ощупывал меня, спрашивал отрывисто:

— Где больно? Здесь? Здесь?

Я скосила глаза вниз, на его белые сильные руки — они были заляпаны чем-то красным.

— Нигде… Везде… бабушка, забери меня отсюда.

— Не плачь, моя хорошая, сейчас.

— Забери скорее, а то они придут…

Бабушка осторожно опустила мою голову обратно на пол, и я вскрикнула, ловя ее ускользающие пальцы:

— Пожалуйста, ну пожалуйста, не оставляй меня здесь! Не бросай меня!

Бабушка тяжело поднялась, встала, глядя вдоль коридора.

— Игорь, уносите ее.

— Да, а как вы…

— Уводите всех из здания.

Его руки беспрерывно двигались вдоль моего тела, не знаю, что он делал, но боль становилась все сильнее, наваливалась черно-красным жаром-туманом, а потом как будто что-то щелкнуло — и боль пропала. Вместе со всем телом. Я с облегчением выдохнула, когда Келдыш одним плавным слитным движением поднял меня с пола — и вдруг вспомнила.

— Нет, не вы, только не вы!..