Нестрашный мир

очень ему интересно, когда я сама что-то рисую и рассказываю. Он любит линии и круги.

– Всё. Нарисовал.

– Будешь ещё рисовать? – Ещё.

Круг. Ещё круг. Волнообразные ритмичные движения. Лиловые, бледноватые (фломастер выдыхается) круги. Сумерки… Длинная дорога…

– Гриша! Хочешь стихи послушать? Почитать тебе?

– Почитать.

– Я буду читать, а ты будешь рисовать.

Стихи – Гришина страсть. Они его завораживают, как всё ритмичное. Он знает их множество, может продолжить с любого места – от «Мойдодыра» и «Дяди Стёпы» до «Мёртвой царевны» и «Дуба зелёного».

Читать!

«Почитай мне».

– Почитай мне.

– Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льёт печально свет она…

Фломастер замирает на бумаге. Гриша слушает.

– Гриша, тебе понравилось?

– Понравилось.

– Давай рисовать это стихотворение.

Я снова читаю, и мне кажется, что от ритма этого стиха в воздухе возникают лиловые волнистые линии. А вот круг – луна. И Гриша рисует, но теперь его загогулины – не каляки-маляки, а волнистые туманы. А вот:

– По дороге зимней, скучной,
Тройка борзая бежит…

«Дорога зимняя, скучная» – это две долгие, уходящие за край листа линии. Ритм диктует, что рисовать. Гришин ритм слился с пушкинским ритмом, и получилась картина. «Зимняя дорога».

Так мы создали множество картин, вызывающих недоумение у всех, кроме нас. В самом деле, что это такое? Какие-то безумные росчерки, пятна и фигуры, а на обратной стороне написано, например, «Зимнее утро» или «Уж небо осенью дышало».

А про «звуковые диктанты», которые диктовала своим ученикам Фридл Дикер-Брандейс, я прочитала позже, в книге Елены Макаровой «Фридл».

С Гришей диктанты получаются замечательно. У него прекрасное чувство ритма, и мне даже подсказывать ему не приходится. Берём большой лист бумаги и фломастер. История-диктант начинается:

Плавно, медленно, нараспев: «Мы с тобой пошли на море. А на море были волны. Волны поднима-ались и опускались – ввее-ерх-вни-из, вве-еерх-вни-из». – И надо рисовать волнисто.

А потом поднялся ветер и начался шторм, тогда я голосом изображаю шторм, например, как ветер дул: у-у-у-у. • – это длинная закрученная линия.

А потом шторм кончился, и снова волны плавно катятся вверх-вниз.

Удивительно, как Гриша чувствует перемену ритма! Когда «начинается дождь» – кап-кап-кап-кап – фломастер отрывисто чиркает по бумаге. А стоит снова подуть сильному ветру – закручивает круги-загогулины.

Вот так и получаются прекрасные произведения в жанре «волнистые туманы».

Семь зачёркнуто, восемь в круге мои друзья Громовы

Посвящается Тане, Шуре и Мише

Да уж, когда-нибудь я напишу «трактат о личных отношениях с клиентами», где будет подробно рассказано про то, почему с учениками и их близкими дружить нельзя, как пагубно подобные отношения влияют на терапию, и, конечно, приведу множество примеров из собственного горького опыта.

А сейчас я буду писать – с огромной радостью – о нарушении этого золотого правила: о моих друзьях Громовых.

Конечно, конечно, если бы мои отношения с ними строились только на профессионально-терапевтическом уровне, мы все достигли бы совсем иных результатов и терапевтических высот. Каких? Я не знаю. И предпочитаю не заморачи-ваться.

Мне кажется, в начале профессионального пути без опыта этих самых «личных отношений» не обойтись. Когда впервые входишь в мир другого (сейчас я говорю о мире «особых людей» и их близких), часто оказываешься не в силах противостоять его красоте. Ты влюбляешься в этот мир. Хочешь быть к нему как можно ближе. И нарушаешь все правила. Это нормально. Закономерно. Я думаю – даже правильно.

Короче, Бог его знает. Сложная эта тема и до конца не изученная.

Но Громовы – исключение даже из этого правила. Потому что они, во-первых, мои друзья, и только во-вторых клиенты.

Шура

Разумеется, он красавец.

Все трое Громовых – красавцы, и все похожи друг на друга, особенно Миша и Таня, но и по Шурику видно, что он из той же компании. Однако сейчас я остановлюсь не на фамильных, а на личных Шуриных чертах.

Выражение лица у Шуры слегка надутое, будто он набрал за щёки воздуху. Взгляд немного рассеянный (Шура не очень хорошо видит), но иногда становится по-снайперски пристальным – например, когда Шура перечитывает прошлогоднюю тетрадку по письму или собирает пазл из тысячи кусочков. Прищурившись, он склоняется над столом с таким видом, будто разгадывает тайный шифр.

Улыбку Шурика я однажды назвала джокондовской, однако она может постепенно перерастать в откровенный ржач. Иногда это признак веселья, иногда – нервный смех, иногда – способ отвертеться от разговора (не приставайте ко мне, я делом занят, смеюсь). Бывают ситуации, когда громко смеяться нельзя, тогда Шурик тихо давится от смеха.