Нет Адама в раю

Снаружи и без того мрачное февральское небо заволокли свинцовые тучи, из которых сыпал густой и свежий снег. Похоже, снегопад продлится всю ночь.

Только бы не сегодня этому должно случиться, подумал доктор. Арман всегда терпеть не мог снега и стужи. Если ему суждено было умереть, то в июне, когда все цветет. Господи, если я чего-нибудь не выпью, то разойдусь по швам.

Анжелика снова заплакала, но уже совсем негромко, словно от безнадежности.

— Я схожу за твоей мамой, Анжелика, — тихо сказал доктор. — Посиди здесь и я приведу ее.

Он спустился вниз и тихонечко постучался в дверь каморки Моники.

Вот оно, ее убежище, подумал он. Бастион ханжеского целомудрия.

— Вам нужно подняться, Моника, — сказал он, когда она открыла дверь.

— Арман? — быстро спросила она.

— Нет еще, — ответил он. — Анжелика. Вы ей нужны.

Моника торопливо взбежала по ступенькам, и доктор услышал, как открылась и снова закрылась дверь спальни. Он вошел в столовую и открыл дверцу шкафа, но на верхней полке стоял только кофейный сервиз Моники из китайского фарфора. Доктор Саутуорт нагнулся и заглянул на одну из нижних полок, как на его глазах часто делал Арман.

Слава Богу, подумал он, когда его пальцы сомкнулись вокруг горлышка бутылки.

Но, когда доктор увидел, что держит в руке, он едва не выронил бутылку. Перед ним был классический образец зелья, которое изготавливали Труляле и Труляля, причем бутылка была лишь наполовину пуста. Доктор вытащил пробку и принюхался.

— Доктор! — послышался сверху голос Моники. — Скорее сюда, пожалуйста!

Бенджамин Саутуорт не шелохнулся. Он не мог оторвать взгляда от бутылки.

Невозможно, подумал он. Пьяный или трезвый, никогда Арман не пошел бы к братьям Гэмсби. Тогда кто? Каким образом?

— Доктор! Скорей же!

Бенджамин Саутуорт повернулся на звук голоса Моники и — все понял. Не выпуская из руки бутылки, он поднялся в спальню умирающего и, прежде чем приблизиться к постели Армана, поставил бутылку на бюро. Моника следила за ним глазами, которые внезапно утратили всякое выражение.

— Анжелика! — позвал Арман. — Анжелика!

Это было первое слово, которое он выдавил за несколько дней.

— Анжелика!

Девочка взяла его за руку.

— Да, папочка. Я здесь.

— Будь осторожнее! — крикнул Арман. Он попытался приподняться, но доктор удержал его за плечо.

Грудь Армана судорожно вздымалась от усилия.

— Анжелика!

— Да, папочка!

Несколько слезинок девочки упали прямо на руку Армана, и Анжелика вытерла их ладошкой.

— Что, папочка?

— Будь осторожна! — сказал Арман. — Твоя мать. Берегись ее! Берегись!

Девочка начала всхлипывать.

— Не беспокойся, папочка, — сдерживая рыдания, пробормотала она. — Я буду беречь маман. Я буду всегда заботиться о ней.

— Нет! Нет! Нет! — закричал Арман. — Я вовсе не то имел в виду. Берегись ее или она тебя погубит.

В последний раз судьба сыграла злую шутку с Арманом.

Ему казалось, что он кричит, предупреждая дочь об опасности, но ни один звук не слетел с его губ. Его губы едва заметно пошевелились и из угла рта потекла струйка слюны. В ушах вдруг послышался оглушительный рев, словно Арман оказался посреди бушующего океана, и откуда-то издалека он слышал голос Анжелики, повторявшей:

— Не беспокойся, папочка. Я буду беречь маман.

— Нет! Нет! Нет!

На гребне самой последней и высокой волны засияла многоцветная пена, которая рассыпалась на ярком солнце мириадом радужных брызг.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава первая

Все приглашенные на бракосочетание Анжелики Бержерон и Этьена де Монтиньи единодушно утверждали, что оно было самым великолепным из всех, что когда-либо происходили в церкви Святого Георгия, а прием — самым грандиозным за всю историю Ливингстона. Однако те, кто не был приглашен, заявляли, что оба мероприятия носили характер показной и утрированный, выглядели дешево, хотя и значительно превосходили возможности вдовы, каковой являлась Моника Бержерон, вынужденная заниматься шитьем, чтобы сводить концы с концами. Люди в положении Бержеронов не имеют права так хвастаться. В особенности во время великой национальной депрессии.

Суть дела состояла в том, что если бы бракосочетание и прием проводились одной из лучших семей, живших в Северной части города, то все было бы оценено нормально. Но франко-канадская публика, проживавшая по соседству с Моникой и Анжеликой, не привыкла к любым проявлениям величия. Это бракосочетание произвело такое неизгладимое впечатление, что о нем еще говорили спустя много месяцев.

Анжелика неделями изучала книгу Эмилии Пост об этикете, чтобы все было сделано по высшему разряду.

Ее платье было из белого сатина с длинным шлейфом, а белая вуаль необычайной длины. Она заставила восьмерых подружек невесты надеть простые платья из органди пастельных тонов, а в ответ на их слезливый протест, что хотелось бы чего-нибудь поинтересней, разрешила им надеть большие шляпы с полями.

— Это плохой тон, когда подружки невесты выглядят разодетыми, сказала Анжелика, и всем восьмерым ничего не оставалось, как только кивнуть в знак согласия, потому что Анжелика была самой умной девушкой, которую они когда-либо знали.