Нет Адама в раю

Когда он ушел, в гостиной стояла полная тишина, кроме сводящего с ума щелканья грамофона. Последняя пластинка кончилась, и игла постоянно щелкала, а Анжелика, Лесли и Алана стояли неподвижно глядя друг на друга.

Но Лесли не выдержала. Она шагнула к Анжелике, сжав кулаки, и слезы текли по ее щекам.

— Я ненавижу тебя, — сказала она. И снова: — Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу тебя! — Каждый раз все более высоким голосом, и наконец она разрыдалась.

— А что ты думаешь, как я к тебе отношусь, сучка вонючая! — заорала Анжелика. — Лечь с такой грязью, как этот водитель грузовика!

Лесли вспыхнула и убежала наверх, а Алана продолжала, с отвращением глядеть на мать.

— Боже мой, какая ты отвратительная, Анжелика!

— Не смей так разговаривать со мной, — сказала Анжелика! — Ты должна разговаривать вежливо. Мало у меня проблем с одной задницей?

— Не волнуйся насчет Лесли, Анжелика, — сказала Алана, и теперь ее голос был спокоен. — Если она беременная, ты что-нибудь придумаешь.

— О чем, черт побери, ты говоришь? — спросила Анжелика, подходя к грамофону и снова поставив пластинку.

Очаровательные звуки рождественского гимна заполнили комнату.

— Если бы Лесли была беременной, — сказала Алана, — ты могла бы договориться с доктором Гордоном, чтобы он сделал ей аборт.

Анжелика застыла с сигаретой в руке.

— Я сказала, — повторила Алана, — что если бы Лесли была беременна, ты могла бы договориться с доктором Гордоном, чтобы он сделал ей аборт. Она подошла к Анжелике и, приблизив свое лицо вплотную к материнскому, улыбнулась глухо зашептала — Или лучше было бы тебе подождать. Да, лучше подождать, пока у Лесли родится ребенок, и тогда доктор Гордон сможет его убить.

Анжелика побледнела.

— Что… — начала она и обизнула губы, — Алана, что…

— Да, — продолжала Алана тем же жутким голосом, но уже громче. — Да. Подожди, пока родится ребенок, а потом пусть доктор Гордон убьет его.

— Пожалуйста, Алана…

— Да, убьет, — сказала Алана, — как он это сделал для тебя. Как он убил моего брата.

"Приди, приди в Вифлием. Приди и посмотри на него, рожденного Царя Ангелов…"

— Алана…

— Доктор Гордон — убийца, — сказала Алана, — и ты убийца. И вам даже не больно. Лесли не беременна. Она девственница, хотя ты наверое, не помнишь, что когда-нибудь была ею! — Она повернулась и убежала из комнаты, но у лестницы остановилась и посмотрела на мать.

— Убийца! — крикнула она. — Убийца!

"О! Как мы любили Его, как мы любили Его…"

Анжелика де Монтиньи опустилась на пол около граммофона, и содержимое бокала медленно растекалось по ее платью.

— Всегда что-нибудь случится, — прошептала она. — Всегда что-нибудь случится, чтобы испортить мне вечеринку.

И она заплакала.

Глава пятая

Уже три года Джино и Лесли были женаты. Она родила ему двух красивых здоровых сыновей, которых назвали Джузеппе и Марчелло в честь отца и старшего брата Джино. В семье их звали Джо и Марк, и у них была очаровательная большеглазая сестренка, названная Джулией в честь матери Джино. Джино не замечал, да ему и было все равно, что Лесли уже не носит платья десятого размера, а ее длинные волосы не всегда падают сверкающим, хорошо расчесанным водопадом, как было раньше. Он знал только, что ее глаза загораются, когда она смотрит на него, и только ему одному улыбается мягкой удивительной улыбкой. Джино любил маленький мягкий животик своей жены и ее полные груди с большими сосками, и как она сразу оборачивалась на его прикосновение, полная ответной страсти.

По утрам, когда дети еще спали, а Лесли на кухне готовила завтрак, он часто тихо подходил к ней сзади, крепко прижимал к себе и целовал в шею, а его руки ловко расстегивали ее пижаму.

— Кофе убежит, — предупреждала Лесли.

— Да, — соглашался Джино, и его руки были полны ею, а пальцы поглаживали ждущие соски.

— Я не могу ничего делать, когда я возбуждена.

— Я тебя возбуждаю?

— Да.

— А как? Вот так? Или так?

— Да.

— Или так?

— Да, да.

И чаще всего дело заканчивалось тем, что совершенно обнаженную Лесли Донати муж относил назад в их смятую постель.

— Надеюсь, что в этот раз мы сделали ребенка, — скажет потом Лесли.

— Как? Опять?

— Да, — ответит она, нежно целуя его после страстных объятий. — Я хочу иметь дюжину детей с тобой, для тебя. Две дюжины. Сотню.

— И всех за одно утро? — смеялся Джино.

— В любое утро. Или ночь, или вечер.

— Если я не начну торопиться, чтобы попасть на работу, мы не сможем прокормить и тех троих, что у нас уже есть, — говорил он, гладя ее. — Я люблю тебя трогать.

— И никогда не переставай, — отвечала Лесли. — Я бы умерла, если бы ты не захотел меня трогать.

— Ты — это все! — говорил Джино. — Все, чего я хочу.

А когда Джино уходил, Лесли Донати оставалась со своей бело-голубой кухней, где на подоконнике цвела красная герань, бледно-желтой ванной и гостиной с камином, полом из сосновых досок и ковром ручной работы. Трое ее детей были пухленькими, жизнерадостными и редко плакали, за исключением тех случаев, которые Лесли называла "легкими вспышками латинского темперамента".