– Боже, ты живая! – В распахнувшейся двери вижу бледную Олю, которой шок не мешает ураганом ворваться в палату. В ее руках пакет и букет цветов. Она улыбается немного нервно, уголки губ дергаются, я же, справившись с удивлением, раскрываю объятия, в которые подруга влетает, напрочь забыв, что мне противопоказаны любые встряски. – Я так испугалась, когда трубку поднял какой-то мужик. Оказалось, это друг твоего Егора.
– Артем, наверное? – уточняю. Дымов говорил, что Тема за мной присматривал. Потом еще и вещи забрал, так что если Оля кого и терроризировала допросами, то его.
– Да какая вообще разница, – отмахивается подруга. – Главное, что с тобой все в порядке. Я привезла тебе кое-что из своих вещей переодеться. У тебя душ есть здесь?
– Нет. Только туалет. Душ общий на этаже, – целую Олю в щеку и крепко обнимаю. – Спасибо, что приехала. Я очень рада видеть тебя.
– Я тоже, солнышко, – она ласково гладит меня по волосам. – Но тебе бы помыться.
– Согласна. Подождешь меня тут?
– Конечно. Ты же должна мне рассказать историю своего спасения. А потом я решу, стоит отдавать тебя Дымову или нет, – заключает серьезно, а после мы снова смеемся.
Удивительно, но короткий разговор с Олей вселяет в меня энергию. Мне становится гораздо легче, и я почти бодро принимаю душ, только делать воду горячее не решаюсь, чтобы голова не закружилась. Мне падать в ближайшие пару месяцев нельзя, поэтому обратно иду, на всякий случай касаясь пальцами стены. Чувствую себя совершенно другим человеком. Я будто окончательно весь ужас вчерашнего дня смыла. Теперь совершенно обновленная.
В палате слышу голоса. Оля кого-то отчитывает за то, что не присматривали за мной как следует, и не дает никому лишнего слова вставить. Зря она все-таки пед бросила, хороший бы учитель из нее вышел. Посмеиваясь, захожу в палату и осматриваю гостей: Миша и Егор. Оба стоят, виновато понурив головы, признают свои косяки по всем фронтам. А я не хочу никого ругать и искать, кого казнить.
Сделанного не воротишь. Да, если бы мы знали сразу, кто за мной следил, может, и не допустили бы подобного, но в том, что случилось, нет ничьей вины. Меня спасли, все закончилось хорошо для всех. Миха, судя по состоянию, поправится быстро. Я тоже через две недели окажусь дома, а Дым… он уже наверняка успел во всем себя обвинить, судя по измученному внешнему виду.
– Егор, – подхожу ближе и обнимаю его плечо обеими руками, носом утыкаюсь, – я соскучилась, – совсем не смущаюсь произносить это при ребятах. Они и так все знают, возможно, понимают лучше нас самих, а мне жизненно важно эти слова сказать.
– Ты как? – спрашивает обеспокоенно, приподнимает пальцами подбородок и заглядывает в глаза. С головы до ног меня осматривает и наконец, целует в щеку. Обнимает. Держит так крепко, что даже если захочу – не упаду. И так в его руках тепло становится. Я моментально дома оказываюсь, и все остальное больше значения не имеет. Не выбиралась бы из них вечность.
– Вот так просто замечательно, – прикрываю глаза и улыбаюсь так широко, что кончики губ, кажется, ушей коснутся.
– Ладно-ладно, я поняла, что у твоего героя помилование, – вклинивается Оля. – Я тогда в другой день загляну, сейчас все равно на съемку бежать пора. – Она поднимается с кровати и, взяв Мишу под локоть, толкает его к дверям. – Все, ведите себя хорошо и закрывайте дверь на замок. Будет обижать – звони, телефон тебе наконец привезли. Целую! – Подруга исчезает так же внезапно, как и появилась. С Мишей мы вообще только успеваем кивнуть друг другу, как он уже оказывается за порогом.
– Я позвоню! – кричу вслед и окончательно расслабляюсь, когда мы с Егором остаемся одни.
Он, приподняв меня над полом, несет к кровати, усаживает и опускается на корточки напротив. Гладит колени, бедра, талию руками сжимает и обратно к голеням соскальзывает.
– Вик… – вздыхает. Сглатывает шумно и хмурится. На лбу выступает венка, которой я любуюсь. Волнение и страх его такие осязаемые, что колким покрывалом на плечи ложатся и тяжестью придавливают к месту. Я догадываюсь, что он хочет сказать, потому что знаю Дымова слишком хорошо. Ведь это только на первый взгляд кажется, что он очень сильно изменился. В сущности же почти ни капли. Такой же серьезный, уверенный и прямолинейный. А еще добрый и самый замечательный. Родной. У меня от одного взгляда на него сердце быстрее биться начинает, а он слова правильные подобрать пытается, чтобы забрать всю вину себе. Поэтому я останавливаю его, касаясь ладонью гладкой щеки. Глажу скулу большим пальцем и улыбаюсь, качая головой и мешая ему сказать хоть что-нибудь.
– Я не считаю, что это произошло из-за тебя, Егор. Ты не можешь нести ответственность за каждого непойманного преступника в мире.