Нет голода неистовей

Лаклейн не понимал, как она все еще могла желать его и почему казалась такой довольной. Он проснулся, мучаясь угрызениями совести за свои действия. Эмма превзошла все его мечты. Она была такой красивой, такой страстной — и он наконец-то сделал ее своей. Снова и снова. Под полной луной она подарила ему невообразимое, ошеломляющее наслаждение — и чувство глубочайшего единения с нею.

Эмма подарила ему все это, а он лишил ее девственности на земле в лесу, вонзившись в ее нежную плоть, словно животное, каким она его считала. Лаклейну казалось… казалось, что он заставил ее кричать от боли.

А затем он варварски оставил метку на ее шее. Эмма никогда не сможет ее увидеть — никто не сможет, лишь ликанам это доступно — или почувствовать, но всю жизнь будет носить его яростное клеймо. И все ликаны, лишь увидев метку, будут знать, что он сходил с ума от страсти по ней. Или же решат, что он вложил в отметину столько силы в качестве явно угрожающего предупреждения другим ликанам. И оба раза будут правы. И все же, несмотря на все это, Эмма казалась довольной им. Протянув руку с мечтательным выражением на лице, она стала поглаживать его щеку, счастливо щебеча.

— Ты не пила сегодня. Хочешь?

— Нет. Почему-то нет. — Эмма широко улыбнулась: — Возможно, потому, что много украла вчера.

— Дерзкая девчонка, — Лаклейн нагнулся и провел носом по ее груди, заставив Эмму подпрыгнуть. — Ты же знаешь, я по своему желанию делаю это. — Сжав ее подбородок, он встретился с ней глазами: — Ты ведь знаешь это, верно? В любой момент, когда тебе нужно, даже если я сплю, я хочу, чтобы ты пила.

— Тебе действительно это нравится?

— Нравится — не то слово, которое я стал бы использовать.

— Ты бы быстрее выздоровел, если бы я не пила.

— Возможно, но мое выздоровление не было бы таким сладким.

И все же Эмму не удалось так легко сбить с толку.

— Лаклейн, иногда я чувствую себя страшной обузой. — Прежде чем он успел возразить, она продолжила: — Когда я пила первый раз, ты спросил меня, верю ли я, что ты можешь превратить меня в ликаншу. Смог бы?

Увидев, что Эмма серьезна, Лаклейн напрягся.

— Эмма, ты знаешь, что ни одно живое существо не может быть обращено, сначала не умерев. — Катализатором для превращения в вампира, упыря, призрака, для любого из созданий Ллора была смерть. — Мне придется полностью обратиться, сдаться зверю, а потом убить тебя, надеясь, что ты заразишься и сможешь родиться заново. — Молясь, что она примет в себя частичку зверя, и он оживет в ней, но не овладеет полностью. — И если ты выживешь, то много лет будешь оставаться взаперти, пока не научишься контролировать… одержимость. — Большинству требуется около десяти лет. Некоторым это так и не удается.

Жалко, словно в защитном жесте, ссутулив плечи, она пробормотала:

— И все же я почти уверена, что это стоит того. Ненавижу быть вампиршей. Ненавижу, что меня ненавидят.

— Превращение в ликаншу не изменит этого, лишь прибавит тебе новых врагов. Мы тоже не повсеместно любимы в Ллоре. Кроме того, даже если я бы смог сделать это щелчком пальцев, я бы не стал превращать тебя.

— Ты не стал бы менять мою вампирскую сущность? — спросила Эмма неверяще. — Тогда все было бы настолько проще!

— К черту проще! Ты такая, какая есть, и я бы ничего не стал в тебе менять. А, кроме того, ты даже не полностью вампирша, — сев на колени, Лаклейн прижал ее к груди, провел пальцем по маленькому острому кончику ее ушка, а затем чуть куснул его, заставив Эмму задрожать. — Думаешь, я не видел небо, что ты вчера мне устроила?

Робкая улыбка изогнула ее губы. Затем Эмма покраснела и спрятала лицо у него на плече.

Если бы он собственными глазами не видел происходящего, то ни за что бы не поверил. Кристально-чистое небо, полная луна — и, тем не менее, молнии неконтролируемо пронзали небосвод, словно опутывая его сетью. Свет каждой из них гас невероятно медленно. Ему потребовалось много времени, чтобы понял, что удар каждой молнии совпадает с ее криком.

— Всегда поговаривали, что это особенность валькирий, но никто не знал наверняка.

— Те, кто видели, обычно не… ну, долго не живут, если склонны болтать об этом.

Ее слова на мгновение заставили Лаклейна вздернуть бровь, а затем он сказал:

— Ты не вампирша. Ты можешь вызывать молнии, и твои глаза становятся серебряными. Ты такая одна во всем мире.

Эмма скривилась:

— Другими словами — урод.

— Нет, не говори так. Я считаю, ты одна в своем роде, особое существо, — Лаклейн слегка отодвинул ее, уголки его губ приподнялись в улыбке. — Ты моя крошка-полукровка.

Эмма ударила его по плечу.

— И мне нравятся молнии. К тому же я буду знать, что ты не можешь симулировать, — продолжая ухмыляться, он поцеловал ее, и Эмма снова стукнула его. Кажется, он думает, что все это забавно!

— Ох! Как бы я хотела, чтобы ты никогда не видел их!

Лаклейн распутно ухмыльнулся:

— Если я буду на улице и почувствую в воздухе электричество, то пойму, что должен мчаться к тебе. Ты в один день воспитаешь меня. — Очевидно, он обдумал все варианты развития событий. — Я рад, что мы живем так далеко от города.

Мы живем.

Лаклейн нахмурился: