Нет причины для тревоги

Есть разные причины, по которым люди передвигаются с места на место. Рациональные объяснения такого иррационального феномена, как эмиграция в другую часть света, меняются с обретенным опытом, поскольку жизнь меняет нас и, если оглянуться назад, наше прошлое ретроспективно меняется вместе с нами. Есть, однако, объективная шкала мер и весов в оценке идиотизма таких иррациональных шагов в жизни, как переезд в северную часть города на другом берегу реки. Это – шкала страха. До момента своего предательского разоблачения Моргуном в пабе Виктор был убежден, что чувство страха будет ему неведомо, пока он остается на северном берегу реки Темзы. Толпа местных либералов вместе с директором семейного похоронного бюро, кассиром из пакистанского супермаркета, интеллектуальной элитой из районной библиотеки вперемешку с разного рода обслуживающим персоналом поставила под сомнение уверенность Виктора в том, что на севере Лондона бояться ему нечего. Страх был совершенно таким же, что и на южном берегу Темзы. Однако современная жизнь следует тем же рецептам, что и хорошая поэзия: жизнь избегает повторов, как современная поэтическая строка – рифмовки. Рифма означает конец поэзии жизни.

«Это конец», – бормотал Виктор себе под нос, видя, как взбешенные лица, жаждущие правды и справедливости, окружали его плотным кольцом. Он, однако, ошибался: это был не конец, а новое начало. Он свернул в маленький переулок, который выглядел как тупик. Виктор, однако, помнил, что между огромным каштаном в конце переулка и стеной соседнего сада есть узкий проход, который выводил, после крутого поворота, на соседнюю улицу. Это был гарантированный путь к спасению. Однако проулок между стволом каштана и стеной блокировала крупная фигура женщины.

В этот момент луч заходящего солнца пробился сквозь крону каштана и ослепил Виктора, как полицейский прожектор, выискивающий преступника. Свет нимбом окружал голову женщины, затемнив ее лицо. Но Виктор тут же узнал ее – ее армейская под бобрик стрижку, ее широкие плечи и мощные бедра. Она стояла наизготове, как будто поджидая жертву в расставленной заранее ловушке. Она стояла, прислонившись к садовой стене, и держала калитку приоткрытой, как дверцу капкана.

Виктор остановился на мгновение. Он задыхался от бега, капли пота жгли глаза, рот его был по-рыбьи приоткрыт. Толпа, жаждущая его крови, должна была вот-вот возникнуть из-за угла. Поскольку он не способен был бесследно раствориться в воздухе, ему ничего не оставалось, как ринуться в приоткрытую для него садовую калитку. Она с железным грохотом захлопнулась у него за спиной. Виктор резко дернулся, когда на его плечо легла тяжелая женская рука. Другой рукой женщина зажала ему рот, призывая соблюдать тишину. За спиной у него возвышалась стена. Перед ним простирался сад с лабиринтом деревьев и кустов. Он вступил в этот сад, ошарашенный и заинтригованный. И упал в обморок.

* * *

Она устроила его на ночь в сарайчике в углу сада. Небольшое помещение было похоже скорее на мастерскую или студию, чем на садовый сарай. Полки вдоль стен были битком набиты экзотическим оборудованием для звукозаписи – микрофонами разного типа и размера и разнообразными устройствами, урчащими, шипящими, мурлыкающими и щелкающими, как будто они шепотом обменивались мнениями о новом квартиранте. Он выглянул наружу. Садовые стены были мощными и высокими: они изолировали сад от звуков снаружи и отражали эхом все звуки внутри сада, переполненного щебетом птиц, воркованием голубей, шорохом белки в ветвях каштана и шуршанием ежа в зарослях под кустами ежевики. Виктор поразился совершенно забытыми звуками садовой жизни, неведомой для жителя дома на главной торговой улице района. Наблюдая сейчас желтизну вечерних окон соседних домов, мерцающих во тьме, он понял, что знаком с видом этого сада, поскольку видел его из окна ванной на задах своей квартиры, наслаждаясь порой этим зеленым заповедником; он восхищался этим видом более бескорыстно, чем, возможно, сам законный владелец сада, поскольку он, Виктор, не нес никакой личной ответственности за этот шедевр садового искусства. Он был влюблен в этот сад опосредованно, наблюдая за тем, как его возделывает и доводит до совершенства кто-то другой.