Читаем Нет прощения (СИ) полностью

Люциус оставляет меня в библиотеке одного. За свои книги он спокоен - я не могу самостоятельно взять ни одну из них, если он, как глава рода, не передаст ее мне из рук в руки. Оставленный им мне для изучения сборник трудов мастеров ритуалистики настолько интересен, что я все время одергиваю себя и стараюсь не слишком углубляться в описание очередного ритуала, если вижу, что он вряд ли поможет вернуть Гарри из его добровольной тюрьмы. Часа через три я все же нахожу кое-что достойное внимания. Дважды перечитываю описание довольно простого ритуала, основным компонентом в котором является специальное зелье, сваренное по особому рецепту. Вызываю домовика и прошу передать Люциусу, что мне нужно с ним посоветоваться.

В следующий час Люциус сначала тщательно знакомится с условиями ритуала, а затем ругает меня последними словами. Цветистые, сочные оскорбления сыплются на меня, политые доброй порцией злости и негодования - я и не догадывался раньше, что у него такой богатый словарный запас. А еще я и не предполагал, что он может обо мне так искренне заботиться - это и вовсе неожиданно для меня и заставляет отбросить осторожность и попытаться объяснить Люциусу свои намерения.

- Ты понимаешь, что собираешься сделать? Гарантии, что ритуал сработает, как нужно, нет никакой! А ты свою магию назад уже не сможешь вернуть. Ни-ког-да! Ты это осознаешь? - после брани и обзываний меня недоумком, дебилом и другими еще более не лестными эпитетами, Люциус переходит к увещеваниям. Но я упрямо твержу:

- Магия к зелью только привязывается в то время, когда оно варится, а полностью передается только при проведении ритуала. Зелье не меньше двух лунных циклов должно настаиваться. Да и сварить его завтра я не смогу - ты же сам читал. Только - на Белтейн. А это еще две недели - как раз хватит, чтобы достать все необходимые ингредиенты. Если я найду другой способ, то ничего не потеряю, отказавшись от ритуала и просто уничтожив зелье. Но я не могу упустить такую возможность. Люциус… Еще год Гарри точно не сможет провести в таком состоянии. Я и так не уверен, что успею, - горло перехватывает спазм. Я еще никому не говорил об этом, заперев знание в глубине своего сознания, но от этого истина не становится призраком. - Гарри постепенно выжигает себя. Его жизненная сила понемногу уходит.

Люциус на минуту замолкает, пытаясь осознать услышанное.

- Выжигает? Его магия… Она выросла? После того, как… Да? - вот что значит опытный маг - хватило одного слова, чтобы он все понял.

- Да. Очень, - я смотрю в сторону.

Сочувствие и страх, так неожиданно смешавшиеся в тоне Люциуса, странным образом заставляют меня расслабиться настолько, что я теряю контроль над эмоциями, над своей болью и над своей тоской по невозможному. Мне хочется взвыть, а еще - впервые в жизни я просто жажду, чтобы меня пожалели. Это настолько не вписывается в мои понятия о себе самом, что я срываюсь с кресла, намереваясь сбежать из библиотеки, но попадаю в крепкие объятия Люциуса. Непозволительная слабость все же прорывается отчаянными и злыми слезами, которые безудержно начинают заполнять глаза, размывая очертания мебели в комнате. А Люциус просто крепко держит меня, не позволяя вырваться. Он молчит, но я по какому-то наитию абсолютно уверен, что он понимает меня - по-настоящему, полностью, без оговорок и купюр.

- Это было неуместно, - отводя взгляд, все же вырываюсь из его рук. Я загоняю свои так не вовремя проснувшиеся нежные и теплые чувства и эмоции за давно установленные мною границы в собственной душе, за красные флажки насмешек, за частокол из сарказма и язвительности, за монолит злости и ненависти.

- Я помогу тебе, - только и отвечает Люциус, похлопывая меня по плечу и делая вид, что не замечает, как я зло вытираю мокрые глаза - мужчины не плачут, тем более такие, как мы с Люциусом.

Я не устаю удивляться себе - почему я раньше не обращал внимания, что он не бесчувственный истукан? А ведь мне всегда казалось, что он не способен и на маломальские проявления чувств, даже к собственному ребенку. Я, вероятно, все же всегда оставался для него чужим, несмотря на то, что был крестным его единственного сына. Он не считал возможным снимать передо мной маску. Что его изменило? Что заставило… А что меня заставило? Ловлю себя на мысли, что и я с детства никогда не позволял себе такого сопливого поведения, как сегодня. Сломался?

Последний год войны дался Люциусу очень тяжко - это видел не я один. Он все еще старался выглядеть той же ледяной сволочью, что и обычно, но в его глазах можно было порой заметить не привычный застывший колючий холод, а боль и страх. Не тот трусливый страх, заставляющий кланяться еще ниже, когда тебя унижают, а тот - безнадежный страх загнанного в угол волка, понявшего свою ошибку и готового за нее заплатить выставленную победителем цену. Его сломало понимание рушащегося на глазах благополучия его рода - он тогда едва не потерял Драко, да и его с Нарциссой жизни полностью зависели от настроения Темного Лорда.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Метафизика
Метафизика

Аристотель (384–322 до н. э.) – один из величайших мыслителей Античности, ученик Платона и воспитатель Александра Македонского, основатель школы перипатетиков, основоположник формальной логики, ученый-естествоиспытатель, оказавший значительное влияние на развитие западноевропейской философии и науки.Представленная в этой книге «Метафизика» – одно из главных произведений Аристотеля. В нем великий философ впервые ввел термин «теология» – «первая философия», которая изучает «начала и причины всего сущего», подверг критике учение Платона об идеях и создал теорию общих понятий. «Метафизика» Аристотеля входит в золотой фонд мировой философской мысли, и по ней в течение многих веков учились мудрости целые поколения европейцев.

Аристотель , Аристотель , Вильгельм Вундт , Лалла Жемчужная

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Античная литература / Современная проза / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

Новая книга знаменитого историка кинематографа и кинокритика, кандидата искусствоведения, сотрудника издательского дома «Коммерсантъ», посвящена столь популярному у зрителей жанру как «историческое кино». Историки могут сколько угодно твердить, что история – не мелодрама, не нуар и не компьютерная забава, но режиссеров и сценаристов все равно так и тянет преподнести с киноэкрана горести Марии Стюарт или Екатерины Великой как мелодраму, покушение графа фон Штауффенберга на Гитлера или убийство Кирова – как нуар, события Смутного времени в России или объединения Италии – как роман «плаща и шпаги», а Курскую битву – как игру «в танчики». Эта книга – обстоятельный и высокопрофессиональный разбор 100 самых ярких, интересных и спорных исторических картин мирового кинематографа: от «Джонни Д.», «Операция «Валькирия» и «Операция «Арго» до «Утомленные солнцем-2: Цитадель», «Матильда» и «28 панфиловцев».

Михаил Сергеевич Трофименков

Кино / Прочее / Культура и искусство