Нет у меня другой печали

Конечно, для кинооператора не может быть ничего печальнее, чем израсходовать всю пленку, когда вокруг такое множество интересных, еще никогда в истории человечества не снятых кадров и сюжетов. Вся надежда Олега на вертолет, который уже давно должен был прилететь и доставить массу необходимых вещей, в том числе и несколько километров пленки для Олега. А вертолета нет как нет. Кончаются дрова, хлеб. У нас уже нет консервированных щей, не осталось ни одной банки с овощами, вышли все свечи. Больше ждать невозможно. Ребята принимают решение: Алеша, Олег и я спустимся вниз, на вулканологическую станцию, устроим скандал, а Валерий Дрознин и Вадим Гиппенрейтер останутся здесь. На двоих еще хватит хлеба на несколько суток. К тому же есть полмешка сухарей, а главное — несколько десятков кассет с пленкой, которую Вадим бережет для «сногсшибательных» кадров, и пока она не кончится — он отсюда не двинется.

Жизнь человека — цепь встреч и расставаний. Здесь, в палатке, к этой цепи прибавилось еще одно звено. Мне почему-то было тоскливо. Видимо, каждый человек переживает подобное чувство, навсегда прощаясь с людьми, среди которых узнал не только много нового, но и глубже заглянул в себя. Наверно, поэтому наше прощанье вышло грустным, — казалось, отрываешь и оставляешь здесь какую-то часть себя.

День занимался морозный, ясный.

Вулкан грохотал, как никогда: раскаты грома катились друг за другом, над кольцом кратера беспрерывно блистал пурпурный фейерверк лавы. Казалось, вулкан не хотел нас отпускать, звал к себе, обещая сказать что-то очень важное, и в какой-то момент мы действительно заколебались: а может, остаться, еще раз услышать голос земли?

Мы ушли. Не остались.

Сильный ветер дул с гор, метя над землей мелкий, колючий снег. Казалось, снег течет, как вода. Вместе с ним катились вниз и мы, часто на заду съезжая с обледенелых склонов, будто расшалившиеся первоклассники. Чем ниже мы спускались, тем больше было снега. Мы особенно остерегались занесенных снегом расщелин, так как, попав в нее, вряд ли сумеешь выкарабкаться. Утонешь, как в трясине.

Лавовый вал пересекли в самом узком месте. Предварительно хорошенько присмотрелись, не движется ли наша дорога, нет ли на лаве красных, раскаленных пятен — огненных ран на огромном теле вытянувшегося на земле великана.

Потом мы брели по глубокому снегу. Вязли по пояс, по грудь, выручая друг друга и часто меняя идущего впереди, которому приходилось труднее всех, так как надо было прокладывать тропу.

В средний лагерь попали уже в темноте, усталые и промокшие до нитки.

Всю дорогу Олег мечтал о киселе. Он еще раньше, в верхнем лагере, часто вспоминал об этом «напитке богов», как он говорил. Мы даже дружески посмеивались над Олегом. Теперь же, когда мы кое-как дотащились до палатки, у него не было других разговоров. Я только и слышал, как он сварит пачку, нет, две, а еще лучше — три пачки киселя, как вынесет и остудит в снегу этот божественный напиток, как выхлебает три кружки залпом, а остальное будет беречь и маленькими глоточками смаковать весь вечер, а утром снова сварит целую кастрюлю.

Так он и сделал. Натопил снега, растер несколько пачек концентрата киселя, которого в этом лагере было более чем достаточно, тщательно размешал с водой, сварил и вынес кастрюлю на мороз. Однако мечте Олега не суждено было сбыться.

Мы услыхали чьи-то голоса и вылезли из палатки. В темноте трудно было что-либо разглядеть, только на фоне белого снега маячили черные движущиеся силуэты. Олег предупредил приближавшихся:

— Осторожно, ребята, не выверните кисель.

К палатке подошли на лыжах шестеро. Пять мужчин и женщина.

— Где тут у вас кисель? — спросил бровастый человек с правильными чертами лица и в шикарном лыжном костюме.

— Вот, на снегу стоит, — показал Олег.

Человек взял кастрюлю и понес в палатку. Налив полную кружку, большими глотками выпил. Налил вторую и передал кастрюлю в другие руки. Олег с тоской провожал глазами идущую по кругу кастрюлю, видя, как она катастрофически теряет в весе, но мужественно молчал: по лицам пришельцев стекал пот, они жадно хватали воздух, весь их вид свидетельствовал об усталости и жажде.

Когда кастрюля с киселем опустилась на стол передо мной, она была почти пуста. Я взял кружку, слил в нее остатки и протянул Олегу.

— Нет, — помотал он головой. — Я чаю выпил.

Он взял кружку и вручил ее единственной женщине, которая, едва пригубив, передала чернобровому человеку в роскошной экипировке: тот облизывал спекшиеся, потрескавшиеся губы.

Я никогда не видел этих людей, однако сразу узнал, кто это такие, ибо столько слышал о них, что в воображении давно нарисовал их портреты. Чернобровый человек в шикарном костюме, безусловно, Генрих Штейнберг, недавно защитивший кандидатскую диссертацию. А сидящий рядом с ним невысокий рыжеватый человек, очевидно, Анатолий Чирков. Об этих двух вулканологах я был особенно наслышан, поэтому, не боясь ошибиться, обратился к Чиркову:

— Как ваша нога?

В глазах человека мелькнуло удивление, потом он улыбнулся: