Нет у меня другой печали

Мы двинулись дальше. Глядя в усталые, прижмуренные глаза Горностая, я подумал: что, если бы собаки могли мыслить и знали, что такое «симуляция»? Вряд ли они стали бы тащить сани до упаду, как Горностай. Я вытянул руку, погладил этого честного работягу, и он благодарно меня лизнул. Но Яша не позволил ему долго нежиться. Через полчаса снова поставил в упряжку. Только теперь уже в середину, а к нартам переставил Жулика. Это был молодой пес. Я еще раньше заметил, что он и на ходу ухитрялся поиграть с друзьями, шутливо хватал своего напарника за ухо или загривок. В середине Жулик не слишком уставал, и в минуты отдыха он открыто лез к другим собакам, желая поиграть, но те отвечали ему рычаньем, как бы говоря: «Отстань! Хорошо тебе дурачиться… Побудешь на моем месте — мигом вылетят из башки все глупости…» Жулик и на новом месте попытался было озорничать, но, отведав кнута, стал серьезней относиться к своим обязанностям.

Мы спускались вниз. На пути встречались ущелья, из которых приходилось выбираться по отвесным склонам. Мы с Яшей выскакивали из саней, брели по глубокому снегу, желая помочь собакам. Одежда наша промокла, обрастала снегом, который таял, когда мы снова усаживались на нарты. Поднимаясь из одного ущелья, Яша заметил на снегу кровавые пятна. Когда мы очутились наверху, он остановил собак и осмотрел их ноги. У какого-то пса из лапы сочилась кровь. Яша очистил лапу, достал меховой мешочек, похожий на кисет старого деревенского курца, надел его на раненую лапу и привязал. Пес спокойно сидел, благодарными глазами следя за работой хозяина, и время от времени лизал его руку.

У Яши было много таких кисетов. Оказывается, эти мешочки обуваются собакам не только при ранении. Ближе к весне нередко бывают оттепели, после которых снова ударяют морозы, и снежная корочка превращается в твердый режущий наст. Вот тогда-то собак пускают только в такой обувке.

Было уже темно, когда мы достигли леса, за которым находился нижний лагерь. Мы нарубили сушняка, погрузили его на нарты и сами сели, но собаки тянули весело, не дожидаясь понуканий, видимо чувствуя близкий отдых.

Не доезжая до палатки, мы увидели синеватую ленту, поднимающуюся из трубы. Из палатки высунулась чья-то голова, и тут же вывалились наружу несколько человек. Высокий, стриженный наголо пожилой мужчина дружески приветствовал погонщика. Видно было, что они добрые старые знакомые. Познакомились и мы.

— Святловский, — сказал мужчина. Рука у него была грубая и сильная.

Месяц тому назад эта фамилия ничего бы не сказала мне, но теперь я знал, что Святловский — профессор, доктор геолого-минералогических наук, один из выдающихся вулканологов страны. Славный человек. Простой, со всеми находящий общий язык, интересный собеседник. Казалось, он из бездонного колодца черпает всё новые и новые сведения. Мы долго пили горячий чай, ели консервную уху и разговаривали. Святловский с группой из троих человек тоже хочет побывать у кратера. Завтра утром он выходит на лыжах вслед за погонщиками собак, которые доставят оставшуюся аппаратуру и другое снаряжение, необходимое экспедиции. Этот человек рассказал мне много интересного о камчатских вулканах. Спокойствие этих великанов обманчиво. Целыми десятилетиями они угрюмо молчат, и люди думают, что вулкан навсегда угас. Но в один прекрасный день он пробуждается со страшной силой. Так проснулась сопка Шивелуч, которая пятнадцать лет почти не подавала признаков жизни. Несколько лет назад она пробудилась с невиданной силой, извергнув около кубического километра скалистых пород. Я вспомнил, что недалеко от Петропавловска находится огромная Авачинская сопка. Когда выходишь из самолета, кажется, что она совсем рядом, а над ее вершиной неизменно клубится облако дыма и пара.

— Нет, она не представляет опасности, — говорит Святловский. — Не думаю, чтобы выкинула какую-нибудь штуку, потому что постоянно дымится — постепенно выпускает скапливающийся в недрах пар.

Мы стояли среди обнаженных, застывших деревьев, которые отбрасывали фантастические тени на белый снег. В лунном свете высокая фигура ученого казалась еще более длинной, а его тень все время двигалась, ни на минуту не оставаясь в покое… Вдали был слышен грохот, непрерывно гремел вулкан. Мне захотелось поговорить по душам с этим худощавым человеком, прислушивающимся при лунном свете к голосу вулкана: и об оглушительном грохоте вулкана, и о зловещем гигантском грибе, взметнувшемся до самого неба, и о тревоге людей, не понимающих голос земли.

Однако поговорить мы не успели, так как послышался отдаленный шум мотора, и на краю долины, точно два огромных звериных глаза, вспыхнули беспокойно скачущие огни. Через несколько минут возле лагеря остановился грузовик. Он должен был приехать только завтра вечером, а прибыл сегодня. Я подумал, что вулканологи, должно быть, смонтировали рацию и передали на станцию, чтоб за мной приехали. Шофер спешил, поэтому я простился наспех, не так, как думал расстаться с этими людьми.