Нет у меня другой печали

Здесь, в нескольких десятках и даже сотнях километров от Красноярска, берега Енисея еще густо усеяны деревнями и поселками, по реке снуют большие и малые суда. Движение довольно оживленное. Можно подумать, что плывешь по Волге или какой-либо другой среднерусской реке. Хотя, конечно, Енисей ни в коем случае нельзя равнять ни с Волгой, ни с другими реками. Даже Обь не сравнить с Енисеем. И у Волги и у Оби песчаное дно. Там везде песок. Если по ошибке, из-за несчастного случая или ротозейства сядешь на мель — невелика беда. Неприятность, но никакой трагедии: либо сам как-нибудь снимешься, либо стащат с мели буксирами. А тут, на Енисее, повсюду камни, скалы. Наскочишь на мель — ищи пробоины в днище. А еще туманы, бураны такие бывают, что суда только по компасу да локаторам идут. Как в океане, где нет ни бакенов, ни берегов.

Под вечер останавливаемся в деревне Галанино. Небольшие избы толпятся на крутом берегу, как будто им непременно хочется посмотреть своими глазами-окнами мутную воду Енисея.

Наш капитан сходит на берег, находит бригадира грузчиков и просит быстрее погрузить эти шестьдесят тонн овса. Бригадир обещает тут же собрать народ. Здесь, на Енисее, грузчиками нанимаются люди разные. Мужчины и женщины, потому что это дает значительный приработок. Есть у человека свободное время, он и идет на пристань. Смотришь, за полдня рублей десять-двадцать заработает. Но сегодня охотников почему-то нет. Проходит час, другой, а грузчики так и не собираются. Наконец возвращается бригадир, беспомощно разводит руками:

— Ничего не выйдет.

— Почему?

— Сегодня зарплату выдали, — говорит бригадир, и всем все ясно.

Темнеет. На западе загорается красная, подернутая дымкой полоса зари. На ее фоне отчетливо видны вереницы черных птиц, летящих треугольниками, разрозненными стаями. Гуси и утки возвращаются на Север. Печальный крик гусей доносится до нашего судна. Вся команда стоит, запрокинув головы к небу, и глаза у всех тоже печальные, как будто в них отразилась тоска птиц. Весна. Пора томления. Непонятного, неизъяснимого. Весна. Что-то кончается и что-то начинается. Этот переход, очевидно, и наполняет душу тревожным ожиданием… Трудно заснуть в такую ночь, когда над тобой летят и летят с тоскливым криком тучи птиц. Мы и не пытаемся спать. Приглашаем в гости старшего механика судна Вадима Демирова. Его отец — болгарин, а мать — русская. Он говорит, что пошел в отца, который был таким же коренастым, плечистым, с вьющимися волосами, и черный как черт. Мы откровенно рассказываем о своей неудачной попытке сблизиться с капитаном. Демиров громко смеется, потом говорит:

— Вы напрасно переживаете. Наш Сербаев не то что в будни, по самым большим праздникам не притрагивается к спиртному. Даже когда отмечали прием судна, он только яблочным соком и побаловался. Силен капитан!

Узнали мы еще и то, что капитан нашего «Каунаса» Владимир Георгиевич Сербаев — лауреат Государственной премии. За что, когда получил премию? Этого Демиров точно сказать не может, капитан не любитель рассказывать о своей жизни. За что-то, связанное с Северным морским путем.

— Может, вам он и расскажет подробнее, — говорит Демиров и поглядывает на часы: — Час ночи. В четыре мне на вахту. Надо поспать хоть несколько часов.

Он уходит.

В иллюминаторы просачивается предрассветная синь. Ночи почти нет. И чем дальше мы будем плыть на север, тем она короче.

3