Нет в лесу страшнее зверя

Полина прислонилась спиной к шершавым доскам сарая и сразу же почувствовала впитавшееся в дерево тепло. За грядками росли кусты крыжовника и смородины — ягоды, словно капли, переливались изумрудным и рубиновым цветом. А правее, разбрасывая вокруг себя узорчатую тень, красовалась раскидистая яблоня…

… «Шуша стояла под деревом и, задрав голову, смотрела на румяное яблоко, висевшее на самой верхней ветке старой яблони. Она попробовала тряхнуть кривой ствол, но сил не хватило. И что ей сдалось это яблоко? Но надо было знать Шушу — если ей чего-то хотелось, то она всегда шла напролом. Небольшой сучок выдержал ее вес, и девочка вцепилась в толстую ветку. Пропихнув ногу поглубже, она поднялась еще выше, не выпуская из поля зрения манящий фрукт. Волосы растрепались, к лицу прилипла паутина, но Шуша не сдавалась. Когда яблоко оказалось на расстоянии вытянутой руки, она услышала свист и, замерев, посмотрела вниз. Голова закружилась, тело обдало холодной волной. Сквозь листву она увидела вихрастого мальчишку, который стоял в самом низу, высоко задрав голову, и с интересом наблюдал за ней.

— Это дикая яблоня. И яблоки невкусные, — сказал он и смачно сплюнул. — Хочешь, к нам пошли. У нас прямо на земле валяются.

Шуша выдохнула, протянула руку и победно сорвала свою добычу. Впившись зубами в хрусткий бок, тут же скривилась. Рот наполнился кислой слюной, которая непроизвольно потекла через краешек рта. Шуша отняла руку от ствола, чтобы утереться, и тут же потеряла равновесие. Охнув, полетела вниз, все еще пытаясь ухватиться за что-нибудь, но лишь обрывала листву и обжигалась о хлесткие удары веток.

Падение было быстрым, но, к ее удивлению, не таким болезненным, как ожидалось.

— Чуть не раздавила меня, рыжая… — донеслось до нее сквозь шум в ушах. — Едва поймал тебя, лешогонка![8]»

…- Ненастьево — название-то, видишь, само за себя говорит. Давно еще по этому тракту ссыльных водили. Народу много мерло. Потому там и кладбище старое большое. — Валентина Павловна перекрестилась. — Нехорошее место…

Полина глубоко вздохнула и, закрыв глаза, подставила лицо солнечным лучам.

— Обозы везли с провизией, а арестантов пешком, знамо дело, толкли, — продолжала Валентина Павловна.

Полина помотала головой, пытаясь не потерять нить повествования, потому что голос Валентины Павловны, текучий, окающий, убаюкивал получше колыбельной.

— Конечно, сбегали арестанты-то. Видать, каторга пострашнее наших лесов казалась. Глупые люди… Куда здесь бежать? От деревни до деревни расстояния приличные. Хозяйства, кстати, завсегда крепкие были. Жили-то большими семьями, дети не разбегались. Животину держали. К лесу да к реке завсегда с уважением относились, ибо не прощают наши места шалопайства и глупости. А в лесах и медведь, и волк, и дикий хряк водятся! Поди, добеги! Аккурат на лешего наткнешься…

— На лешего? — недоверчиво рассмеялась Полина.

— Смешно ей! Это ты еще про шишимору[9] не знаешь! Одно слово — городская! — Валентина Павловна посмотрела на маленькие часики. — Мать честная, уж девятый час! Не разморило тебя? — снова ткнула она Полину в бок.

— Нет… А где родители Николая?