Нетерпеливые

Конечно, — чуть поспешней и чуть громче обычного отозвалась Лелла, — а где же она, но-вашему, могла быть? Она спросила у меня разрешения… я его ей дала.

— Да-да, конечно… — задумчиво протянул Фарид.

Пересказывая мне эту сцену, Зинеб оживилась и помолодела. Все как будто начиналось сначала, но в более сгустившейся, предгрозовой атмосфере… Это не миновало и Зинеб. Возможно, она чувствовала, что ею снова пренебрегают: и вечно отсутствующий Фарид, и надменная Лелла. То, что она передавала мне их разговоры, было, по сути дела, неосознанной попыткой взять над ними реванш. Ее рассказы я пропускала мимо ушей. Иногда она с затаенным любопытством — видно, не забыла мои признания касательно Салима — расспрашивала:

— Ты правда была у Мины?

Рассматривая ее, я думала о Фариде. Досадовала на него за то, что он не сумел оградить жену от притягивавшего ее мутного потока. Достаточно увидеть выражение лица женщины, когда она вымаливает раскрыть секрет, услышать ее искусительный шепот, чтобы немедленно возникло желание стряхнуть с нее наваждение, вытолкать ее на яркий солнечный свет…

Я презрительно усмехнулась:

— Ладно, я скажу Мине, чтобы она зашла как-нибудь на днях. Спросишь у нее сама.

Только произнеся эти слова, я наконец поняла, что отказываюсь от отсрочки, которую предоставила мне Лелла. Равно как и от терпеливого ожидания — даже ценой своего собственного счастья.

* * *

Салим писал мне пространные письма. Пока отсутствовал мой брат, он посылал их мне прямо на домашний адрес. Теперь же он не знал, как поступить. В конце концов в последнем послании он высказался в форме просьбы, но тоном человека, заранее уверенного, что ему не откажут: «Конечно, мы могли бы переписываться через какого-нибудь посредника. Не знаю почему, но это мне претит. Я предпочел бы вовсе тебе не писать. Но ты сможешь иногда посылать весточку о себе? Сможешь вынести мое молчание? Хватит ли у тебя терпения еще и на это? И ведь придется… Время пролетит быстро. Целый месяц прошел с тех пор, как я уехал».

Целый месяц! Ну уж нет, здесь время текло нескончаемо долго. Как далека уже та испуганная, дрожащая от озноба девушка, которую ты оставил тем летним утром! В тот день она была готова восстать против всех. Месяц терпения, лжи состарил меня. А в последнее время я почти привыкла к этой тусклой, лишенной событий жизни.

Нежиться в ленивой истоме мне нравилось всегда. Но я уже не ощущала, как раньше, сквозь пелену вялости, сквозь череду пустых дней свою прозрачную, звонкую юность — словно смотрелась в холодный ключ. Теперь же я опасалась, как бы и мне не покрыться коростой свойственного этому дому лицемерия.

Я снова достала письмо Салима. Одна в своей комнате-Лелла, избегая меня, взяла привычку проводить дни в бывшей комнате Шерифы — я вслух перечитала советы Салима, его просьбы. Каким простым ему все казалось! Как это было романтично — обречь меня на роль целомудренной невесты, дожидающейся возвращения своего возлюбленного!..

Внезапно у меня родилась идея воссоединиться с ним. Оказаться с ним вместе, чтобы больше не обманывать его. Ведь разве это не обман — жить вот так, в чужой ему среде? Иметь мысли, которые он не в состоянии разделить? Да… признаться ему во всем, с самого начала. Я направилась к столу, чтобы написать ему. Но остановилась, не успев начать. Я понимала, каким рискованным был бы такой шаг. Я слишком хорошо чувствовала, насколько это опасно — вдруг обрушить на любящего тебя человека твои другие, бесчисленные лики, такие же живые, такие же чистые, такие же жестокие, что и сегодняшний.

Поэтому я избрала самый легкий способ обрести свободу. Взяла перо и написала:

«Мина,

я хотела бы с тобой увидеться. Как тебе, должно быть, известно, весь этот год мне предстоит провести дома; заниматься я буду заочно. Этим все сказано.

Могла бы ты зайти как-нибудь на днях? Но только прошу тебя и настаиваю на этом: приходи в полдень. Не раньше и не позже. Ты застанешь всех нас за столом, так что тебе останется лишь присоединиться к нам.

Как ты знаешь, за столом будет и мой брат. Попрошу тебя на этот раз не избегать его.

Далила.

P. S. Не пытайся понять».

Она подумает, что я, маясь в заточении, призываю ее на помощь, чтобы убедить Фарида вернуть мне свободу. Но моя свобода или несвобода, сказала я себе, усмехаясь, так мало для меня значит! И усмехнулась еще раз: я использую девицу, чья лживость мне прекрасно известна, для того, чтобы открыть перед Фаридом, перед всем домом правду.

Глава XVIII