Нетипичный атом общества

Его стихи иногда помещали в районной газете «Знамя труда». Редактор Иван Папвлович безжалостно их калечил, боясь малейшего ек выверенного идеологически слова, или оборота. Таково было испуганное поколение. Василий очень гордился поначалу своими (совместными с редактором) строчками, но постепенно охладел к кастрировано-убогому рифмоплетению. Надо признать, что Иван Павлович немало приложил усилий для придушения способной молодёжи, исповедуя теорию: на сто тысяч населения должен быть один поэт. Разумеется, что таковым он числил себя…

Лёшка, честный и мечтательный трудяга, допас деревенскую скотину до осени. С тех пор, вплоть до полного уничтожения домашних животных в начале двухтысячных годов, проблема пастуха так и не разрешилась. Люди стали пасти стадо по очереди.

Школьный осенний кросс он выиграл без особого напряжения, благодаря пастушеским тренировкам. В метании мяча также не ударил в грязь лицом, став третьим и с результатом 49 метров. Его даже отправили на районные соревнования по кроссу, где он выступил достойно, попав в десятку лидеров на дистанции один километр, со временем 3 минуты 11 секунд. Молодой тренер-аферист (не шутка) Виктор Суслин, который подвизался при комбинатской спортшколе, настойчиво приглашал его в свою группу, но парень, смущенный напором, деликатно отказался.

Лёшку уже давно, а прошедшее лето особенно настойчиво, преследовала мысль о богатстве. Он мечтал и грезил о таких богатствах, что их хватило бы на всю жизнь с избытком и составлял меценатско-благотворительные планы осчастливливания населения деревни, а то и района.

В Колычёве многие страдали манией кладоискательства, но юный пастух переболел этой заразой сильнее остальных и стал на время самым ярым представителем подвида себе подобных. Тогда же он задружился с дядей Лёшей Безруковым, пастухом с тридцатилетним стажем. Дядя Лёша считался участником войны, был призван в армию во время финской компании, но отправлен в Забайкалье, а в 1941 году ещё дальше – в Монголию, где пас скотину вплоть до победы над Японией. Он был одним из немногих ветеранов, которые старались пропускать и не посещать торжественные мероприятия для фронтовиков, что стали обильно проводится в брежневские времена.

Молодой Котелкин не раз спрашивал бывалого чабана:

– Почему ты медали не носишь?

– Я их не заслужил. На самом деле, стрелять по волкам, разве что, довелось. Ну да, бывало, мёрз до костей, зимы в Монголии суровые, похлеще наших, от жары летом страдал, но ребята-то в окопах гибли тысячами под пулями, бомбами и снарядами. Совесть моя не позволяет их носить, особенно юбилейные побрякушки. Вот Фомин, который мост в Коломне охранял, он теперь на митингах и собраниях себя героем фронтовиком объявляет и медальками небоевыми трясёт.

– Дядя Лёша, расскажи какой-нибудь интересный случай из той жизни.

– Знаешь парень, когда тысячу дней подряд одно и то же, что интересного можно увидеть в такой жизни? Ноги в обмотках, обувь дрянная, бывало, голыми ступнями до холодов топаешь в ихних степях каменистых, голодно, пятки растресканы…

– Я тоже попробую разутым до холодов гулять, закаляться то надо.

– Даже не пытайся, дурило. Схватишь кучу болезней и все по глупости. Подвиги в обычной жизни не нужны, а если они требуются, – значит жизнь ненормальная. Хотя, в любой, самой паршивой и никудышней ситуации, можно увидеть что-то смешное, или как говорил мой сослуживец Лёня Длинный, позитивное. Сам он выглядел по-дурацки, верхом на низенькой степной лошадке, когда ноги чуть не волочатся по земле, но насмешить мог в любой момент. Этот рослый солдатик сейчас смешит всю страну и не только.

– Он что, клоун?

– Нет, режиссер и ты его прекрасно знаешь.

– Никого я не знаю.

– Это Леонид Гайдай, и его «Кавказскую пленницу» ты не мог не смотреть.

– А, конечно, видел.

– Только не знаю, помнит ли он обо мне и ребятах с которыми служил.

– Дядя Лёша, ты съездил бы к нему, или позвонил хоты бы.

– Зачем? К нему небось на хромой козе теперь не подъедешь. Живу я и так справно, всем доволен, дышу чистым воздухом. Своим помощником он меня не возьмёт, да и не сумею я, не моё. Поплакать и погрустить о той тяжелой и страшной жизни, о потерянных годах? Нет, пусть бабы плачут…

Осень, как увядающая красавица, теряла своё очарование и шарм. До начала октября разносился по огородам и участкам запах сжигаемой ботвы и печеной в кострах картошки, любимого лакомства деревенских ребят.

Октябрьские дожди, нудно моросящие, прервали поиски монастырского клада, которые предпринимал Котелкин полустарший, бродя с лопатой по полям, оврагам и перелескам, нанося при роде умеренный вред. Таких искателей кладов в Колычёве насчитывались десятки, но если большинство орудовало группами, то Лёшка действовал в одиночку.

В начале ноября, когда ледком подернулись водоёмы, накануне главного тогда праздника страны, заглянул в дом сестры Анатолий Бельдягин. Лёшка читал идеологически выдержанную книгу безвестного автора и за разъяснениями обратился к родственнику:

– Дядя Толя, растолкуй мне разницу между фибровым чемоданом и фибрами души.