Нетипичный атом общества

Вечером он заявился домой пьянющий и грязный (два раза падал в лужи). Светлана, мягкая и тактичная женщина (недаром педагог), встретила его не скандалом и истерикой, а лишь укоризненным взглядом, отложа разговор с нотациями на завтра. Витька же, наоборот, ожидая ругани и молчание любимой женщины его раззадорило:

– Ну что молчишь? Думаешь, небось, какой я гад и пьянчуга?

– Витя, ложись пожалуйста, отдохни, только ополоснись под душем, а то испачкался весь.

– Чистюлю из меня делаешь? А вот лягу как есть.

– Хорошо, хорошо.

Витька разделся, по-пьяному расшвыривая одежду, неуклюже залез под одеяло и приказал:

– Ложись рядом!

– Я потом, дел ещё много.

Нетрезвое, презрительно-глумливое выражение блеснуло в глазах Балона:

– Что, отказываешь мне? Сейчас голым выскочу на балкон и всем прокричу…

Он встал и с пьяным упрямством направился к двери лоджии.

– Витенька, Витенька, пожалуйста не надо, не делай этого, – Светлана, раскинув руки, загородила дорогу – я тебя очень прошу…

Утро оказалось совсем не доброе. Едва Балон продрал похмельные глаза, находясь в мучительно тяжелом состоянии, как наткнулся на свинцовый взгляд сожительницы:

– Пять минут на сборы, дерьмо колычёвское. Какая же ты тварь неблагодарная!

Вскоре, плохо соображающий Витька – смесь глупости и беззаботности, шагал с охапкой вещей в свой подъезд, напевая известную песенку:

– Были сборы недолги…

… Осенью скончался Михаил Дмитриевич Королев и Лёшка стал полноправным директором. Подрастали трое его детей – два мальчика и дочь, самая младшая в семье.

Тамара Котелкина стремительно спивалась. Твердо зная, что женский алкоголизм не лечится, сын пошёл на крайнее средство – пригрозил уволить её без всяких колебаний. Угроза подействовала и чуть более трёх месяцев доярка продержалась без выпивки…

Наступил предпоследний год советской власти. Трансляции со съезда депутатов, привлекали к телеэкранам народ почище чем приключенческие фильмы и боевики. Люди сидели, разинув рты, не понимая, что это обыкновенная шулерская игра на отвлечение внимания.

На эстраде появилось направление, которое вскоре заполонит ее полностью – безголосые «поющие трусы».

Страна устала от самовлюбленного трепача Горбачева. Простое население относилось к нему, в своём большинстве, со скептическим презрением, иные с ненавистью. Сам генеральный секретарь с победоносным пафосом заявлял:

– У меня восемнадцатимиллионная армия коммунистов…

Пролетела зима и большая половина весны. В двадцатых числах апреля зазеленели берёзы, и Витька, окончательно выгнанный с работы, заявился к другу Василию поделиться горем, а заодно, обмыть его. Когда он с трудом втиснулся в переполненный салон «львовского» автобуса, то оказался лицом к лицу с Митькой. Древний инвалид оставался таким же кряжистым и языкастым. Они проговорили все десять минут езды до Колычева и пришли к выводу: дело Ленина гниёт и подыхает.

Василий с грустной задумчивостью переплетал кнут, готовясь к сезону.

– Привет, ковбой, – ироничная насмешливость ещё не покинула Балона, – ты загорел как на курорте.

– Здорово. Стараюсь на воздухе больше время проводить, тут думается просторнее.

– Да, для мыслей теперь простора много. Судьба!

– Какая судьба! Ты не Балон, а болван. Такой шанс у тебя был, раз в жизни выпадает, а он, понимаешь, закапризничал. Я мирить вас не поеду, даже не надейся.

– Что ты, я и не надеюсь, больше к ней сам не подойду. Она смотрит сквозь меня, а здоровается так, что уж лучше бы не здоровалась вовсе.

Я тут о Ленке вспомнил.

– Поздно Витёк.

– Да я не о том. Фотографию привёз десятилетней давности, когда мы купаться на Оку ездили. Помнишь?

– Ну да, как раз Олимпийские игры в Москве шли.

– Пойдём к Лепилину, пусть он с фотографии картину напишет. Ты с ним в хороших отношениях. Помоги уговорить.

– Покажи фотку.

Витька достал из внутреннего кармана куртки снимок.

– Да-а, хороша. Эх, были времена – Василий долго и внимательно разглядывал фотокарточку – ладно, идём.

Павел Александрович Лепилин, сын организатора Советской власти в Колычёвской волости, бывший педагог, был талантливым художником самоучкой. Весь его просторный дом занимали картины, большие и маленькие. Среди них встречались портреты, картины-повествования в стиле Федотова или Перова, но чаще – пейзажи, которым отдавал предпочтение самобытный живописец.

Одну его работу увезли в Германию в город Баденхаузен. Её не хотели пропускать на шереметьевской таможне (не верили, что картину выполнил художник-любитель). Германий в ту пору было две – восточная ГДР и западная ФРГ и придрались к пейзажу, скорее всего потому, что он отбывал в недружественную ФРГ.

Вошедшие приятели несли кроме фотографии, бутылку «паленой водки» – разбавленный родниковой водой этиловый спирт, который только появился на Егорьевском рынке в полуподпольной продаже.

Павел Александрович охотно выпил, выслушал посетителей и внимательно осмотрел фото.

Елена стоит в купальнике, по щиколотки в воде, наклонясь и опустив в неё руки, спиной к фотографу и, повернув к нему голову, озорно ему улыбается.

– Гениально! Я всё понял. Это станет моим шедевром.