К удивлению Аллы, Фаддей рассмеялся, но смех его больше напоминал скрип старой двери. В ее воображении этот человек все больше отдалялся от того, кого она встретила в дождливый вечер на остановке.
— А я никогда не был женат, — тихо сказал Фаддей, наклоняясь ближе к Алле. — Это же кошмар наяву, представь: ей сорок, а мне все еще двадцать, — он, видно, старался говорить шепотом, чтобы соседи по палате не услышали и потом не разнесли сплетни по всей больнице. Такое чувство, что ему было совершенно привычно рассказывать это кому-то. Алла вдруг подумала, что не всегда сможет разгадывать истории, которые казались загадками со слов этого чудака.
— А на ком-то из таких же, как ты? — вкрадчиво спросила Алла. Она была так близко, что невольно почувствовала запах хозяйственного мыла от его волос.
— Была одна, — Фаддей мягко улыбнулся. — Только вот она все никак не могла вырасти.
Алле почему-то стало грустно.
— Ох, как воркуют, голубки! — вставил тот же дед, обращая на них внимание других посетителей.
— Отстань от детей, осел старый, — фыркнула такая же старая женщина, скорее всего, его жена.
Фаддей снова начал смеяться, но Алле показалось, что ему было совсем невесело. Он опустил подушку, чтобы лечь. Она встала, чтобы уйти, но Фаддей придержал ее за рукав куртки.
— Посиди со мной еще немного, — попросил он. — Может, почитаешь вслух?
Фаддей протянул ей томик Чехова. Алла вздохнула. Она читала ему и всем в палате «Человека в футляре», стараясь передавать каждую интонацию так, как они звучали в ее голове. С окна тянул сквозняк, но Фаддею, казалось, нравился свежий воздух: он вновь приподнялся на кровати, подставляя лицо мягкой бабьелетней прохладе. Когда Алла отрывалась от чтения, чтобы глотнуть воды или вздохнуть, она невольно смотрела на Фаддея. Ей подумалось, что в него очень легко влюбиться. Он улыбнулся ей. Нет, это было просто жалостью.
***
Куртка Фаддея грела Аллу каждый вечер, когда она шла на работу. Алла с опаской ждала дня, когда Фаддей попросит ее обратно. Он не просил.
Их ресторан почему-то считался достаточно престижным, чтобы туда ходили люди с деньгами и серьезными лицами. Алла подозревала, что они каких-то кругах были очень влиятельными, если могли позволить себе оставлять щедрые чаевые. Ивона к таким вещам относилась проще и одинаково любезно обслуживала столики постоянников и обычных, залетных гостей.
После закрытия, перед самым рассветом, они сидели на окне в кухне. Ивона курила уже третью сигарету, а Алла, хоть и нехотя, согласилась на первую. Ноги болели, и Алла сняла туфли-лодочки, которые были уже слишком холодными для осени.
— Ты кого-то любишь? — вдруг спросила Ивона. Ее мать всегда выглядела немного отстраненной и равнодушной, но этой ночью была просто усталой. Алла даже улыбнулась, удивленная тем, что была ей чем-то интересна. Обычно они не разговаривали, а если и перекидывались парой слов, то только о ерунде.
— Нет, никого, — сказала Алла, рассматривая свои пальцы и сигарету в них. Ей всегда нравился запах табака и дыма от рук ее отца. Со временем он так въелся в кожу, что не вымывался ни одним мылом.
— Счастливая, — хмыкнула Ивона. Алла вдруг подумала, что никогда не была счастливой. — Я бы тоже хотела никого не любить.
Алла так и хотела задать дурацкий вопрос «почему?», но вдруг поняла, что Ивона в нем не нуждалась. Еще очень подмывало спросить, почему любви придавалось такое значение, что ради нее запросто можно было отказаться от мечты. Ее мать смотрела в окно, отчего создавалось ощущение, что собеседник для нее не имел значения. Алла все никак не могла понять, как нужно было изменить жизнь Ивоны, если в ней она играла проходную роль.
— Иногда мне кажется, что мы с ним тянем друг друга на дно. Знаешь, мне уже двадцать два, надо заводить семью, но я так боюсь… — она запнулась. — Не хочу бросать работу.
— Зачем бросать работу? — спросила Алла, хотя больше хотела узнать зачем заводить семью и кому в самом деле это было «надо».
— Ну, ребенка же воспитывать. Чего я тебе тут распинаюсь, — Ивона глубоко затянулась, — ты ж еще маленькая совсем.
— Мне девятнадцать, — напомнила Алла и невольно скривилась. Ее мать казалась настолько заурядной, что стало тошно.
— Все равно я тебя старше, — сказала она в той интонации, которой говорили люди глубоко уверенные в своей правоте. Ночной ветер ударился, словно голубь, в закрытое окно. Аллу передернуло.
— Обязательно бросать, а? — спросила Алла, внимательно наблюдая за тлеющим окурком в пепельнице. — Ты же и так работаешь в ночную. Я думаю, что скоро тебя повысят до администратора.
— Семья важнее работы, — задумчиво сказала Ивона, но ее слова звучали не так убедительно, как могли бы. — И тем более, может, она сделает меня счастливой?
— Я думаю, счастливой себя можешь сделать только ты сама, и ни муж, ни ребенок в этом не помогут, — Алла в окне заметила их такси, соскочила с подоконника и ушла, не подождав Ивону. Они всю поездку молчали.