Нетленный прах

И визитеры приступили к рассказу о деле Аны Росы Диэс. Эта молодая и очень бедная женщина в последние месяцы стирала белье у Альфредо Гарсии. Впрочем, это неважно, а важно, что она жила с Элоисой Барраган, матерью Галарсы. Вскоре после того как в блокноте Томаса Сильвы Гарсия написал свою памятную записку, он повел сеньориту Диэс в обувной магазин и там попросил ее повторить свой рассказ. Та послушалась. Несколько дней назад к ней пришел священник-иезуит и осведомился, здесь ли живет мать Леовихильдо Галарсы. Услышав, что ее нет дома, он достал визитную карточку, нацарапал на ней несколько слов и попросил передать. Сильва спросил, что же он там написал? Ана Роса Диэс сказала, что он должен увидеть это собственными глазами. А где же эта визитка? Ана Роса ответила, что могла бы принести ее в обувную лавку, причем так, что сеньора не заметит. Но когда через четыре дня выполнила обещанное, Томаса Сильвы в лавке не оказалось. Оставить визитку приказчикам девушка не согласилась. Унося ее с собой, она ушла и пообещала зайти попозже. И больше ее в лавке не видели.

– Ну так надо бы сходить за нею, – сказал Ансола.

– Так в том-то все и дело, – ответил Хулиан Урибе. – Сеньорита Диэс пропала бесследно.

– То есть как это?

– Пропала, исчезла, скрылась. Ее нет в доме у матери Галарсы. Ее нет нигде. Как сквозь землю провалилась.

– А что полиция?

– Полиция тоже не может ее найти.

– Не думаете же вы, что…

– Да мы уж и не знаем, что думать, – прервал его Хулиан Урибе.

В этот миг Ансола почувствовал, что брат его покойного наставника и покровителя сейчас повторит свою просьбу. А он не мог допустить, чтобы потом говорили, что ради установления истины в деле об убийстве генерала его пришлось умолять. И потому взглянул на Урибе и сказал:

– Почту за честь.

– Иными словами, вы поможете нам? – спросил тот.

– Да, – ответил Ансола. И повторил: – Почту за честь.

На следующее утро, очень рано, когда воздух Боготы еще жжет ноздри, он вышел из дому и прошел десяток кварталов, отделявших его от места преступления. Площадь Боливара была тиха. Ансола приблизился к Капитолию с севера, пройдя мимо собора и иезуитского колледжа, и сразу же заметил нескольких полицейских. Он приблизился к тому самому месту, где два месяца назад генерал Урибе, обливаясь кровью, уронил голову на каменную приступку, а тем временем невдалеке был схвачен сперва один, а потом и другой убийца. Он узнал это место, потому что заметил на восточном фасаде собора, по которому уже скользили робкие лучи солнца, маленькую – не больше окошка в ванной – мраморную доску. Ему показалась, что она неуместно скромна, ему показалось, что она хочет остаться незамеченной, ему показалось, что она стесняется того, что говорит («или о чем умалчивает», – подумал Ансола) выбитая на ней надпись:

РАФАЭЛЮ УРИБЕ УРИБЕ –

ОТ КОНГРЕССА КОЛУМБИИ.

15 октября 1914

Ансола подумал, что парламент этой страны был недостоин такого сенатора, как генерал Урибе. Да и сама страна, где угрозы – совершенно в порядке вещей, и где довольно часто угрозы эти приводят в исполнение – тоже недостойна тех сражений, которые во имя ее будущего и ее процветания вел генерал Урибе. Потом возле каменной стены, там, где, по рассказам, упал раненый, Ансола присел на корточки и попытался с этой точки взглянуть на мир – на Девятую калье, на иезуитской колледж, на кафедральный собор, как будто врезанный в голубоватое утреннее небо. Поискал след, который якобы оставило на камне – опять же по рассказам очевидцев – лезвие топорика, и не только ничего не нашел, но и почувствовал себя глупо от того, что надеялся что-то найти. Впрочем, в глубине души его это не слишком огорчило. Ансола был доволен собой, горд тем, что именно ему дали поручение, и уверен, что именно это расследование станет важнейшей вехой в его жизни. Он и вообразить не мог, что это почетное поручение уничтожит все, что до сих пор при мыслях о будущем возникало в его воображении.

– И вот тогда, Васкес, все и началось, – сказал Карбальо.

Около полудня он выполз из своего логова, чему предшествовал шум льющейся воды: выполз в свежей сорочке и с прилизанными от виска до виска редкими волосами и, расхаживая по квартире в белых носках, заговорил так, словно продолжал свой бесконечный монолог.