Нетленный прах

– Да, тогда-то все и началось. Весь этот колоссальный кавардак, какого никто до тех пор не видал в нашей с вами стране, где люди беспамятны и легковерны, весь этот хаос, которому я уделил больше внимания, чем себе самому, начался тогда, в конце 1914 года, и начался с юноши по имени Ансола – с таинственного призрака, вынырнувшего из тьмы и вытянувшего оттуда преступление, а пять лет спустя вернувшегося туда же; с молодого человека, ведшего самую обычную и, быть может, даже счастливую жизнь до тех пор, пока на него не свалилась обязанность вытащить на свет заговор. Нет задачи благородней, Васкес, чем разоблачить ложь размером с шар земной. Выступить против людей, которые без сентиментов и раздумий уничтожат тебя. И рисковать, постоянно рисковать. Истину, Васкес, ищут не для времяпроведения, не потому, что больная голова ногам покою не дает. И Ансола этим решил заняться не на досуге, и я тоже. А потому приготовьтесь к тому, что увидите в ближайшие дни здесь, в этих стенах. Ибо эта история сильно встряхнет вам мозги. С Ансолой случилось такое, что переменило всю его жизнь, перевернуло вверх дном, и вы не надейтесь ознакомиться, отряхнуться – и выйти как ни в чем не бывало. Это никому не удается. Никому, никому, и вам не удастся.

VI. Расследование

На исходе 1914 года и в самом начале следующего, покуда город старался совместить радость по поводу рождения Младенца Христа и скорбь по убитому генералу, Марко Тулио Ансола тратил время и силы, пытаясь установить свидетелей – тех, которые видели преступление, тех, которые не видели, но находились неподалеку, и тех, которые дали важные показания, не принятые следователем во внимание. Прежде всего он заметил – впрочем, это было более чем предсказуемо, – что ни следователю Родригесу Фореро, ни начальнику полиции Саломону Корреалю явно не понравилось, что этот нахальный мальчишка вмешался в такую деликатную материю, как расследование. Ансола меж тем начал задавать вопросы и получать на них ответы, он мотался по городу и за город, писал письма, и мало-помалу стали проявляться кое-какие тревожащие власти обстоятельства. Прежде всего к генералу Корреалю приклеилось прозвище «Генерал Топор». Так теперь называли его повсюду, стараясь, впрочем, чтобы рядом не было подчиненных или друзей начальника полиции, и хотя вульгарная кличка, разумеется, не имела никакого значения для расследования, которое вел Ансола, однако столь же ясно было, что народ зря не скажет, ибо, как выразился Хулиан Урибе, глас народа – глас божий.

– Генерал Топор, – повторил Ансола. – Не знаю, божий ли это глас у этого народа, но в прямолинейности ему не откажешь.

Затем стало происходить нечто странное. Хотя следователь знал все, что Альфредо Гарсия видел накануне убийства в мастерской Галарсы, хотя ему было известно о существовании документа, написанного и подписанного на прилавке в обувном магазине Томаса Сильвы, он до сих пор не снял со свидетелей официальных показаний, которые могли бы получить законную силу в ходе следствия. Почему же? Вероятно, прав был Хулиан Урибе, когда сказал, что ему порой кажется, будто следователь принял решение на корню, что называется, подрубать любую версию, противоречащую первоначальной: преступление совершили двое убийц, – и всячески препятствовать каким бы то ни было новым материалам, могущим осложнить эту простую и ясную картину. Томас Сильва являлся к нему каждые три дня, бросался навстречу при случайной встрече на улице и безуспешно умолял снять эти самые показания. Следователь отвечал уклончиво: говорил, что пока не получал бумагу Гарсии, говорил, что запросил ее вторично. Дни шли за днями, а он так и не выяснил, кто были те элегантные сеньоры, что разговаривали с будущими убийцами вечером 14 октября.