Неторопливая машина времени

Наступил день, когда Кристина внезапно поняла, что её мечта вот-вот осуществится. Радость захлестнула её существо, заставила выступить слёзы в уголках глаз. Фиолетовые треугольники пылали всё сильнее, они увеличивались, словно заполняя всё пространство зеркала. Неожиданно струна связи между двумя мирами бешено напряглась, раздирая, словно клещами, плоть Кристины. Она дико закричала, терзаемая адской мукой. Из упавшего на пол зеркала упругой струёй хлестнул фиолетовый жидкий огонь, быстро затопляя комнату.

Жизнь покидала Кристину, вытекла из неё, как вода из разбитого сосуда, когда она лежала на полу, беспомощная, скорчившаяся от терзавшей тело боли. И всё же её быстро тускневшие глаза смогли увидеть, как фантастический фиолетовый огонь постепенно сгустился, собравшись посередине комнаты в плотное облако, быстро принявшее очертания странного тела.

Прошло несколько минут. Кристина уже не видела, как лицо материализовавшегося в комнате фиолетового существа склонилось над ней, раскрыв пасть в подобии иронической усмешки. И в последнее мгновение чёрный колодец, куда она неудержимо проваливалась, осветился пылающими буквами, сложившимися в слова, прожигавшие расплавленным металлом её гаснущее сознание:

«Бедная дурочка, предавшая свою расу!»

Жан-Клод Пассеган Ловушка

«Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… — считал про себя Фурнье.

Сколько времени они уже находились в пути? Фурнье не смог бы ответить на этот вопрос. Может быть час, может — два. Шагать, шагать и шагать. Сегодня, как вчера. Завтра, как сегодня. Иногда возникало ощущением, что совсем не ноги несли его вперед, что их попеременное движение было отнюдь не результатом его волевого усилия, а что двигался он только потому, что участвовал в совместном движении всех десяти его спутников.

Фурнье попытался идти не в ногу с остальными: когда Гейнрих, шедший впереди него, делал шаг левой ногой, он шагал правой. Сейчас Гейнрих должен был поднять правую, значит, ему нужно было…

Нет, идти независимо от остальных было еще труднее. Лучше подчиниться общему ритму.

В самом начале он тоже пытался сопротивляться, старался придерживаться своего собственного ритма; он шел то медленными большими шагами, то короткими быстрыми шажками. Оказалось, что на это нужно постоянно расходовать невероятное количество нервной энергии, так что вечером, после длинного перехода, он падал совершенно опустошенный, словно из него выжали всю энергию, не только физическую, но и нервную. Нередко он чувствовал, что находится на грани истерики. Теперь он просто пытался доказать самому себе, что все-таки способен на некоторую самостоятельность, хотя и крайне скромную.

«Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…»

Поблескивающая в лучах утреннего солнца дорога шла на подъем между двумя желтыми холмами. Два жалких бугорка, словно опаленных неистовым огнем, сожравшим все, что могло гореть, и оставившим все остальное, то есть голую землю. Местами еще можно было видеть немного пепла — пригоршню-другую, не больше, и утренний ветерок то и дело поднимал его в воздух. Было почти приятно ощущать, как пепел оседает на коже рук, проникает за воротник. По крайней мере, это было доказательством, что на этом месте раньше находилось что-то совсем другое…

«Двадцать, двадцать один, двадцать два…»

На западе виднеются руины города. Выпотрошенные дома, бесстыдно выпячивающие свои обгорелые внутренности… Местами, как навязчивый мотив, пробивалась эта песочно-желтая краска, ложившаяся на все вокруг, словно зловещие румяна на дряхлое лицо.

«Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять…»

По обе стороны дороги сверкают огромные сооружения цилиндрической формы — это хлорофилловые блоки. Их присутствие кажется Фурнье вполне терпимым и даже немного приятным, потому что они привносят в бесконечные ежедневные переходы элемент разнообразия. Он старательно пересчитывает их, словно скупец из сказок золотые монеты. Когда-то, много лет назад, ему довелось перелистать одну из уцелевших больших книг в красном переплете с золотым обрезом. Можно не сомневаться, сейчас она сожжена, меланхолично подумал Фурнье. Пока он пересчитывал сверкающие на солнце блоки, он на несколько секунд перестал ощущать ставшую привычной глухую пульсацию отчаяния.

Не несколько шагов позади всех шагает с задумчивым видом капитан Морэн. На его изможденном постаревшем лице глаза кажутся странно светлыми, похожими на детские. Одно и то же воспоминание вот уже много лет преследует его. Или это был сон? Он уже не очень хорошо представляет, сон это, или воспоминание.

Может быть, то и другое сразу.

… Цепь солдат в мундирах серо-стального цвета сдерживает странно молчаливую толпу. Немного в стороне — группа членов Комитета Ментальной Гигиены. Посреди толпы молчаливо стоящих, чем-то подавленных людей возвышается нечто необычное.

Вырывающаяся из земли мачта. Узловатая, с раздувами и пережимами, похожая на руку с бугрящимися мышцами и вздувшимися венами. Мачта, увенчанная массой чего-то зеленого… Она кажется шумящим и вздувающимся на ветру зеленым парусом.