Неудачная шутка (СИ)

Но ему не смог помочь даже противоположный полюс безумия, разве можно было изменить что-то теперь, зная его всю жизнь…

- Знаете, Брюс, - помолчав, начал он, и хозяин вздрогнул от звука своего имени. - Никто не может обвинить меня в недостатке любви к вам. Я готов отдать жизнь за вас, но ответить на этот вопрос не могу. Просто поверьте - все нормально. Со мной - нормально. Вас… вас это не касается.

Он не мог сказать правду, и именно по озвученной причине - никогда еще мастер не нуждался в надзоре больше, чем теперь. Разве теперь подходящее время для того, чтобы оставить его? Он должен был сделать что-нибудь отвратительное, чтобы завершить и этот этап, и это.. вполне сходило.

- Ясно, - сдался Брюс, прямо глядя безоблачно светлым взором. - Это личное. Ясно. Поехали.

И он и правда отправился на рынок, провел там пятнадцать минут, произведя фурор своей одиозной персоной, тупо пялясь на огромные рыжие тыквы, такие вместительные, что могли бы пригодиться и Синдерелле, дерущихся в траве пятилеток, которых вслед за матерями не смогли разнять даже отцы, зеленые свертки перезрелой индейской кукурузы и гладкие плоды каштанов, девушек-подростков в костюмах первых поселенцев, раздающих крохотные баночки с клюквенным сиропом, хотя до дня Благодарения был еще целый месяц, а потом сбежал, не попрощавшись, укрываясь в желтом чреве такси как в ином измерении, однако смиренно полагая, что по-другому быть не могло.

Вернувшись домой, мрачно щурясь от ставшей уже хронической головной боли забот, досад и разочарований, потащился через северный вход, на ходу поводя плечами, чтобы затянуть потуже галстук на манер удавки: куда он так разоделся? В нем все еще не нуждались в Башне, ему не нужно было сегодня меценатствовать.

На приставном столе для почты, которую Альфред хищно рассортировывал сразу же при получении, его умудрились дождаться пришедшие с последней рассылкой пара писем, утренняя газета и даже бандероль в белоснежной обертке.

Осознав, что так и не уточнил, который час - а час, выходит, был ранний - только уныло скривился.

Подозрительные не подписанные емкости, пусть и прошедшие антитеррористический контроль почтового отделения, Брюс предпочитал открывать самостоятельно, что он и сделал, иронично усмехаясь.

В плоской коробке жизнерадостного вишневого цвета, подобной тем, в которых обычно преподносят женщинам штучную чушь вроде перчаток, платков или хрупких гробиков орхидей-однодневок, и на которую он, разумеется, первым делом посмотрел с отчаянным сомнением, лежала вскрытая упаковка двойки “Мун пай”, содержащая в себе аккуратно переломленное пополам печенье.

Сделать ему такой подарок мог только один человек.

Обязанность осторожного разделения сладостей всегда доставалась Томми, потому что пальцы Брюса к мягким нажатиям и ювелирной работе были непригодны, по крайней мере, тогда, и крошек он всегда просыпал на четверть от всего “лунного пирога”, гонимого дворецким, местным богом питания, за “непригодный в пищу химический состав”…

Тот самый грозный Сатурн и Саваоф, невидимо наблюдающий за подвисшим хозяином, ставшим полем сражения между лечебной ностальгией и слащавым ощущением, неминуемо настигающим обхаживаемую персону, вежливо вскинул брови, выходя в круг его зрения - чувствовал себя виноватым за глупую ссору, крупнейшую со времен хозяйского четырнадцатилетия.

- О, скажи еще, не знаешь, что это, - просмеялся Брюс, мягко отстраняя воспоминания детства. - Ты вернулся прямо следом за мной? Я испортил тебе выходные с самого начала, да?

- Еда, которую уже кто-то употреблял, сэр? - невозмутимо откликнулся старый острослов, дерзко игнорируя их разногласия. - Я полагаю, какие-то антикризисные меры?

Обнадеженный его жестким тоном Брюс моргнул: да, похоже, тот ночной побег на каток качественно оставил след в его памяти…

- Ты и правда злодей, Альфред… - умилился он, мимоходом смахивая посылку вместе с содержимым в корзину для бумаг.

Дворецкий поклонился, только оглядывая невозмутимо выкинутый сверток картона, бумаги и несчастного печенья.

Мастер периодически удивлял его очень сильно.

- Не смотри так, - Брюс заметил его удивление, и продолжил неожиданно для себя резко и цинично. - Давай будем честны в разговоре хотя бы иногда: после таких жестов никто, кто мне по нраву, не навещает меня. Ждут ответных подачек. Мне что, послать ему в ответ Меккано?

Но вскоре выяснилось, что он ошибался хотя бы в этом, исключительном случае.

Весь день между ними продолжала нависать угрюмая неловкость, победить которую было невозможно.

За обедом отгоняющий себя от последнего рубежа Брюс слишком много ел, переел и за ужином - основательно, медленно, почти издевательски - и в промежутках между змеиной спячкой этого дня он стал примерно так же излишне активен, тяжеловозен в движениях и тренировках - и крепатуру, оглушающую его тело к вечеру, уныло было терпеть и наблюдать.

Круг бесконечного дня было не разорвать - скучно, скучно, скучно - и тяжесть его особенной тайны, укрытой в бумажнике, изводила его.