Неудачник

— Поможет. Если решил убить, нужно стать хищником. На людей смотреть — как на цели. Для тебя это теперь не люди, что один как целый уникальный, неизведанный мир. Это мишени. Как в тире. Прицелился, задержал дыхание, выстрелил — все. Нужна постоянная готовность. А этого просто так не достигнуть. Надо тренироваться, да что там, надо стать охотником. Или, как говорят некоторые, воином.

— У меня получится? — спрашиваю я.

— Ну, на счет воина — не знаю. Ты можешь стать хорошим солдатом. Если понукать, будешь хорошо драться, и умрешь в очередном сражении, как солдат умирает на поле боя. Просто потому, что он солдат. Охотником стать труднее. Если хочешь правду, для тебя — почти нереально.

— Почему?

— Охота требует жертв. Как минимум — комфорта. Физического, душевного. Дух не должен находиться в расслабленности. А ты погряз в приятных мыслях и чувствах. Даже жалость к себе тебе безумно приятна. Это не лучший путь жизни.

Женя молчит, оценивает эффект. Или пытается увидеть, стоит ли продолжать. Наконец, говорит:

— Охота — это холодная одержимость. Ты становишься хищником. И окружающие это чувствуют. Печать высокой морали сотрется точно.

— То есть, я стану зверем? — нервно спрашиваю я.

— Нет, не станешь. Ты так и останешься милым добрым Володей Веригиным. Только связываться с тобой захотят очень немногие. Потому что сквозь обычную маску, где-то на поверхности, всегда будет проглядывать охотник. А охотник способен выстрелить. И это понимают все.

— Но людей нельзя убивать. На людей нельзя смотреть как на цели.

— Почему? — с неподдельным удивлением спрашивает Женька

— Потому что это не цели. Это люди. Живые люди. Они живут, Женя, они думают, чувствуют, развиваются. Понимаешь? А тут приходишь ты, и человека не стает. А ведь он когда-то родился, для чего-то жил, был кому-то нужен. Кто ты такой, чтобы отнимать жизнь?

Кажется, я даже краснею от такой тирады. И, к собственному стыду, к концу уже начинаю понимать, что говорю что-то не то. Возможно, это действительно важные, понятные вещи. Но все ли так? Людей много. А истины, говорят, не существует.

— Человек сегодня живой, завтра нет, — говорит Женя. — Каждый человек. Ты, я, та тетка за соседним столиком, вон тот улыбающийся малыш. Мы все смертны, причем, как говаривал классик, — смертны внезапно. Все зависит от того, на какой промежуток хватит силы. И от того, больше нас станет или меньше, ничего не изменится. Поминаешь, абсолютно ничего. Как минимум, так было задумано…

— А как максимум? — зло спрашиваю я.

— А как максимум, ты на хрен никому не нужен. И нужен не будешь. Ты слишком не вечен и малоценен, чтобы кто-то, кроме самых близких, пролил слезу, когда тебя не станет. Единственное, на что способны окружающие, это на пару секунд выпасть из контекста, и подумать, что смерть в жизни все же существует, и в любую минуту может настигнуть их. Но такие мысли, из-за тотальной мрачности и беспросветности, будут моментально заброшены в глубины подсознания вместе с остатками того, что было твоим образом. Понимаешь?

— Не могу понять…

— Тогда выкинь револьвер, и забудь о цели. Не сможешь.

Молчим. Я лихорадочно стараюсь найти аргументы Женькиной неправоты. Стараюсь, но не нахожу. Такое ощущение, что их нет. Что меня вынесло в русло совершенно другой логики, мира, что живет по другим законам. И здесь Женя абсолютно прав. А я вынужден либо соглашаться, либо встать и уйти. Выкинуть пистолет в реку, навсегда забыть о Сереге. Может быть, самому прыгнуть в ту же самую реку.

— На людей нужно смотреть как на цели, — говорит Женя. — Вот он что-то тебе говорит, создает какой-то важный образ. Он начальник, или, к примеру, просто большой человек. А ты пришел просить, тебе нужна его услуга. Что будет?

— Ну, он будет чувствовать силу и твою слабость, — как-то потеряно отвечаю я.

— Возможно. Если ты позволяешь так чувствовать.

— А что, есть варианты?

— Есть, — говорит Женя. — Он для тебя не человек вовсе. Нет, ты, конечно, следуешь морали, ведешь светскую беседу, но прекрасно осознаешь, что в любой момент можешь сделать так, что его не станет. И начальник это чувствует. Так же, как любой другой человек.

— Женя, а это правильно? — не сдаюсь я, стараясь оставить хотя бы небольшую тропинку для отступления.

— А что такое «правильно»? Набор стереотипов, принятых в обществе шаблонов поведения? Ты должен жить по другой морали. Только так выживешь в бою. Даже если эта мораль сначала неочевидна. Понимаешь, когда перестаешь жить, изнеженный в пороках, начинаешь выживать. То есть, действовать максимально независимо и эффективно.

— Что-то в этом есть, — говорю я задумчиво.

— Тебе решать, я не настаиваю…

— Но как же быть с обществом, с людьми? Они осуждают такое поведение.

— Ты должен ориентироваться только на себя, — жестко отвечает Женя. — Что ты считаешь правильным, что для тебя важно. Не для родных, общества, каких-то групп, где ты состоишь — только для тебя. Без разницы, кто что думает, как ты выглядишь в глазах других. Главное — ты так решил, и по-другому быть не может. Понимаешь?

— Наверно… — говорю я неуверенно.