Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Первым заметным изменением во внешней политики СССР после Чернобыля стал прорыв в вопросе ограничения и контроля обычных вооружений на Стокгольмской конференции ОБСЕ по мерам доверия в Европе. Переговоры на этой конференции зашли в тупик буквально в день ее открытия в январе 1984 г., так как советская сторона отказывалась принимать предложение американцев о проведении инспекций на местах. Перспектива того, что НАТО будет инспектировать вооруженные силы и военные объекты на советской территории, приводила советский генералитет в ужас. Ведь тогда обнаружились бы все их приписки, все их головотяпство и бесхозяйственность, все те «потемкинские деревни», которые нередко подменяли реальные оборонные объекты. На одном из заседаний Политбюро маршал Ахромеев даже требовал отозвать руководителя советской делегации, ставя под сомнение его «советский патриотизм». Однако после Чернобыля аргументы генералов уже не имели силы. Более того, Политбюро поручило Ахромееву самому поехать в Стокгольм, чтобы объявить о том, что Советский Союз согласен принять западные условия об инспекциях на местах. Маршал повиновался, и вскоре договор о мерах доверия в Европе был подписан^{1085}.

К этому времени генсек прочел и усвоил массу материалов по международным отношениям, в том числе документы международной комиссии по новым подходам к безопасности, созданной шведским социалистом Улофом Пальме и публикации западных социал-демократов на тему разоружения и невоенных гарантий безопасности. Он познакомился с манифестом Рассела — Эйнштейна 1955 г. и материалами конференций Пагуошского движения ученых против ядерной войны^{1086}. Вооруженный новыми идеями, Горбачев обратился к западным социалистам, стоявшим у власти в некоторых странах НАТО, с предложением обсудить новую философию всеобщей безопасности. Президент Франции Франсуа Миттеран, премьер-министр Испании Фелипе Гонсалес и премьер-министр Канады Пьер Эллиот Трюдо благосклонно отнеслись к «новому мышлению» Горбачева. На встречах с советским лидером они выражали свою тревогу по поводу воинственных настроений в Вашингтоне. В разговоре с Миттераном в июле 1986 г. советский руководитель обрушился с критикой в адрес Рейгана и «тех сил, которые поставили Рейгана у власти», за то, что они продвигают программу СОИ и не желают понять общечеловеческие интересы безопасности на современном этапе. Миттеран согласился с тем, что, возможно, «военно-промышленный комплекс оказывает сильное давление на администрацию США». Вместе с тем, добавил он, «следует иметь в виду, что Рейган — человек своей среды, не лишенный здравого смысла и интуиции». Он призвал Горбачева не рассматривать политическую ситуацию в Соединенных Штатах как нечто застывшее: «Она вполне может измениться». Кроме того, он, заняв центристскую позицию между Советским Союзом и американцами, с пониманием отнесся к искренней обеспокоенности Горбачева по поводу международной безопасности^{1087}.

Премьер-министр Великобритании, лидер консерваторов Маргарет Тэтчер взяла на себя роль неофициального посредника между Горбачевым и Рейганом. Несмотря на идеологическую пропасть, разделявшую Тэтчер и Горбачева, между двумя политиками возникли на редкость теплые отношения, взаимная симпатия. Тэтчер с самого начала с пониманием восприняла идею об оздоровлении международной обстановки и сокращении вооружений, которую выдвинул Горбачев, но категорически отвергла планы по созданию безъядерного мира, считая их опасной романтической утопией. Горбачев заявил, что Тэтчер, видимо, хочет ядерной войны. Два лидера заговорили на повышенных тонах, но в конце концов расстались, уверив друг друга в наилучших намерениях. Как выяснится позже, Тэтчер оказалась права: процесс ядерного разоружения, как она и предупреждала, натолкнулся на жесткие ограничители. И все же, по мнению Черняева, «если бы не напористость Горбачева, не его непримиримость в стремлении доказать всем, что ядерное оружие — абсолютное зло и на нем невозможно больше строить мировую политику, то… мы бы и до сих пор не имели того действительно исторического поворота в гонке вооружений, который все-таки состоялся»^{1088}.