Западные политики, в частности Буш и Бейкер, знали об этой особенности Горбачева-политика и успешно этим пользовались. Так, например, Буш во время встречи на Мальте предложил Горбачеву заключить джентльменское соглашение по поводу прибалтийских республик, где широкие массовые движения начали требовать полного отделения от СССР. Это было явным вмешательством одной сверхдержавы во внутренние дела другой в нарушение негласного табу, которое уже давно соблюдалось в американо-советских отношениях. Буш тем не менее нашел нужный подход. «Мне бы хотелось иметь наиболее полное представление о вашем отношении к Прибалтике, — сказал он. — Здесь нельзя допустить движения назад. Возможно, нам лучше обсудить данную тему частным образом, поскольку я бы очень хотел понять вашу главную мысль об этом весьма сложном деле». Так как вопрос о Прибалтике был преподнесен в нужном контексте, и Буш показал, что заботится об успехе горбачевской политики «нового мышления», Горбачев с готовностью с ним согласился, чтобы во имя нового мирового порядка не допустить движения назад в американо-советском сотрудничестве. В результате они пришли к договоренности, что американцы будут воздерживаться от любых попыток оказывать помощь движению за отделение Прибалтики от СССР, а Горбачев, в свою очередь, будет воздерживаться от применения военной силы в решении прибалтийской проблемы{1194}
.Сам Горбачев спустя много лет после того, как утратил власть, продолжает оставаться твердым приверженцем принципа неприменения силы. Он очень сожалеет о тех случаях, когда войска все же были задействованы против гражданского населения в советских республиках. Вспоминая все эти кризисные ситуации (армянские погромы, устроенные толпами азербайджанцев в Сумгаите в феврале 1988 г., межэтнические столкновения в Нагорном Карабахе, кровопролития в Тбилиси в апреле 1989 г. и в Баку в январе 1990 г., карательные меры в Вильнюсе и Риге в январе 1991 г.), Горбачев сказал: «И сколько ни было потом попыток повязать Горбачева кровью — не удалось»{1195}
. По сути, эти слова Горбачева резонируют с характеристикой, которую ему дал Лигачев: «К таким мерам, которые были связаны с насилием, но направленным на спасение людей, он считал нужным прибегать только тогда, когда самому последнему гражданину будет ясно, что иного выбора нет. Это была черта характера»{1196}. Всякий раз, когда военные контингенты начинали подавление национально-территориальных конфликтов, выполняя расплывчатые, возможно, устные инструкции из Москвы, Горбачев немедленно уходил от ответственности за пролитие крови, и военным приходилось брать на себя весь удар националистов и радикально-демократической прессы. Подобная схема производила двойной эффект: с одной стороны, она парализовала и разрушала морально советскую армию, а с другой — придавала сил тем, кто хотел развалить Советский Союз{1197}. Решение Горбачева ради высоких принципов отказаться от применения силы в международных отношениях и во внутренней политике — явление в мировой истории поразительное и уникальное. Канадский исследователь Жак Левек отмечает, что «то, как СССР отделил себя от советской империи [в Восточной Европе], и то, как он пришел к своему мирному концу», связано друг с другом и «может оказаться самым благим вкладом Советского Союза в мировую историю»{1198}. Правда, принципиальное неприменение силы Горбачевым, которое так высоко ценили на Западе, в самой России, похоже, не вызывало восторга. Для своих соотечественников Горбачев, помимо всех прочих ипостасей, был в первую очередь и прежде всего «царем», гарантом стабильности, гражданского мира и достатка, а также существования самого государства. Горбачев оказался неспособным исполнять эту роль, и, более того, он сам от нее отказался в кризисной ситуации. Это, безусловно, способствовало внезапному крушению Советского Союза и тому, что десятки миллионов русских и нерусских людей оказались брошенными на произвол судьбы среди обломков империи — в нищете, без работы, а иногда и без крова над головой.Горбачев, мирные революции 1989 года и воссоединение Германии