Неудержимолость

Сердце, paloma negra, в воздухе чертит грифелем
почерком полупушкинским тексты умалишённые.
Каждая буква – падальщик, вороном станет, грифом
ли —
каждая буква падает, дыры оставив жжёные.

Сердце, paloma roja, билось о запотевшие

стекла очков рэйбеновских, окон чужой усадебки.
Пала голубка оземь, сколько ты там ни тешь её —
так, не отмыв от крови, и закопали в садике.

Сердце – paloma blanca, маленькая паломница

в сари белого цвета, как бы его ни пачкали.
Тысячу лет не плачется и тысячу лиц не помнится.
А раньше было так просто курить по кому-то пачками.

Ты составляешь здравые мысли и предложения,

смысл их мне открывается только при взгляде
издали.
Этот случайный текст – просто переложение
старого фолианта в книге, недавно изданной.

Сердце проходит молча длительную випассану[9]

,пасмурный Петербург смутно похож на Индию.
Слишком его слова были огнеопасные,
чтобы бросать их в воздух бомбами по наитию.

Сердце молчит, скрывая голос переродившийся.

Будто бы сам Мидас его обращает в золото.

Я вместе с ним молчу. Тише, прошу вас, тише все.

Это не так-то просто – стать стариками смолоду.

В сердце поломка планки.

Кончится медитация
через одну минуту, тридцать секунд… Прощение.
Я доезжаю до вечнозелёной станции
и открываю дверь
знакомого
помещения.

Тысяча лет расплачется санкт-петербургским дождиком

в тысячу лиц, что вспомнятся, о тысяче дел несделанных.

Я бы хотела стать глухонемым художником.

И оставлять листы, как моё сердце,

белыми.

«Здесь шумно так, что я себя не слышу…»