Неудобные люди

В голове заскакала светомузыка, выхватывающая из подсознательной темноты разные картины будущего: увольнение, отмена переезда, обвинение в укрывательстве иностранца, долг по ипотеке на две прошлогодние тачки, который не сможет покрыть продажа маминой однушки, молчание друзей и взгляды соседей в магазинах, исключение из чатов и местных клубов, приглашение на «Пусть говорят», толпа с факелами и вилами под окном, сожжение всей их семьи на следующую Масленицу…

– Что тут все кричат уже битый час? – Аня спускалась по лестнице, запахивая льняной халат. – То эти пришли с прогулки, то… кто там сейчас заходил. У меня и так голова болит, чертово давление.

– Где мой виски?

– Что?

– Виски. – Даня, всклокоченный, трясущий руками как эпилептик, дергал дверцу витрины. – Я и тебе налью, да.

– Ты мне скажешь или нет?

– Вот это он и сказал. И ушел. – Даня закончил второй за вечер пересказ.

– Ну мне кажется, понятно, что…

– Да понятно, что ничего не было! Что этот не собирался… никого насиловать. Десять лет тут живет и вдруг по мальчикам пошел. Угу. Ясно, что этот придурочный всё напиздел, но… это же Игнатьев. – Даня сошел на шепот. – Ты понимаешь, что будет, если он?.. А если он в полицию пойдет?!

– Да не пойдет он ни в какую полицию, успокойся.

– Ты не понимаешь, ты не видела всех этих, стоящих и смотрящих, как он меня поносит. Куда тут успокоиться. Надо что-то делать.

– Но что?

Оба задумались снова.

– Надо прийти к какому-то компромиссу. Да, к компромиссу…

– Ты думаешь о том же, о чем и я? – Аня долго смотрела в глаза мужу: неужели он сможет?

– Малик?

– Угу.

– Ну… Нам придется. Ничего не поделаешь, это меньшее из…

О, подумала она, мой карьерист снова поднимает голову. Таким она его и полюбила еще тогда.

– Ну да. В конце концов, нам всё равно осталось пару месяцев здесь. – Аня пожала плечами.

Муж допил виски. Свою порцию Аня прикончила давно. Налила еще по одной обоим.

– Да ведь? Пару месяцев? Ничего же с этим всем не поменяется?

– Да я не знаю… Да не должно.

– Нет, подожди, оно реально не должно! Не должно, понимаешь?

– Понимаю я. – Даня пододвигал стакан.

– Мы не можем не переехать! – Аня выхватила его стакан и отставила. – Я уже настроилась, я уже всё и всем делегировала в салонах… Я не могу здесь жить, понимаешь? У меня от этой воды уже все волосы повыпадали, от наших людей меня тошнит, здесь вечно… эти еще звонили.

– Кто?

– Сестры! Увидеться хотели. Этот мерзкий город, я не могу тут! Еще немного, и отнесешь меня к болотам, пусть лоси доедают.

– Тут вроде не водятся лоси. – Даня не спорил, просто сказал и сказал, он уже ничего не понимал, голова гудела.

– Да тут никто не водится, нормальные люди вообще тут не живут!

– Так, я понял. Понял. Я же сказал, что поговорю.

– Главное, чтобы всё нормально вышло! Если совсем прижмет, плевать на компромисс, делай что скажет. Сначала уехать – а потом уже, из Флориды, открытку Игнатьеву пришлем, с картинкой жопы и пожеланиями туда же.

– Да, да, – Даня говорил тихо, уже будто почти и не говорил. – Аня, можешь успокоиться уже? Пожалуйста. Надо подумать.

– Я просто говорю. – Она вернула виски мужу, а ее стакан был уже снова пустой.

* * *

Это здание было получше здания школы, которую Дима оканчивал в этом году: жизнь слабоумного, говорят, часто короче, вот даже и в школе учиться меньше – девять лет. Хотя сейчас вроде бы появились и другие школы, где учат все одиннадцать. Что, их жизнь стала длиннее? Даня с Аней про это слышали так, мельком, не узнавали, им было ни к чему. Как хотя бы немного отошли от терок с Игнатьевым, вернулись к теме интерната, и вот, приехали, можно даже сказать, докатились.

Это здание было получше здания школы (хоть и место – они это понимали – было похуже). Поновее. Но что-то у них было общее. Вообще казенные учреждения всегда похожи – а уж коррекционные школы с интернатами для слабоумных практически были родственниками или как минимум одного семейства/отряда.

Зашли в интернат. За ними волочился Дима.

Стены наваливаются темным, голубым, темным голубым. Иногда там рисунки. Жирафы, слоны, (не)веселые змеи. Разноцветные.

Они поднимаются на второй этаж. Проходит женщина в вязаной юбке и скомканном шарфе. И родители спрашивают про кабинет директора. К директору заходят втроем. Мужчина лет пятидесяти или шестидесяти. Поправляет круглые очки, за столом. Предлагает сесть напротив стола.

Дима знает, что его решили отправить в место как школа. Или садик, как когда он еще ничего не помнил. Как сюда. Но не следит. Не следит, что и как идет. Ему не интересно, где он окажется. С кем и что. И что там будет. Ему даже не особо интересно, что это за место. Куда его привезли. Но из разговора Дима понимает, что родители с директором звонили.

Мужчина – Александр Генрихович. Александр Генрихович рассказывает о школе-садике. Не знает, на кого ему смотреть, на Диму или на родителей. Смотрит по очереди на всех. Сообщает набор уроков (почти как в школе). Сообщает, что коллектив дружный;

● воспитатели отличные, профессионалы;

● есть спортзал;