Неудобные люди

– Вот же голодрань, нет, просто подошла и ударила? Просто так?

– Не просто ударила, она прямо вмазала!

– Сволочь, нет, ну сволочь! Вся семейка такая. Я позвоню ей. – Аня начала искать телефон в сумке. – Нет, я позвоню!

– Да не надо звонить никому.

– А я говорю…

– Не надо звонить! – оборвала. – Мам, ты слышишь? Еще не хватало, чтобы ты за меня заступалась…

Аня внимательно посмотрела на дочь. Юля с и так обычно пухлым кабачковым лицом, а теперь опухшим еще больше глядела исподлобья – всматривалась, убеждала. Да, точно. Не надо. А не то еще зачморят.

– Но как же… мою… – доченьку, хотела сказать она, но осеклась, чтобы не обратиться в звучный всхлип.

– Ничего. – Юля положила мясистую руку на Анино тонкое плечо и успокаивающе улыбнулась. – Нормально, всё нормально. Я сама, а ты успокойся. Принести тебе попить?

И Аня, улыбнувшись в ответ, поняла, что, может, не всё, но многое в жизни делала правильно. В доказательство тому перед ней сидела чудная дочь, а ведь еще и сын годом младше, милый сорванец, они и их любовь были ей дарованы – и ничего с этим не сделать, никто этого не отнимет. Так она тогда подумала.

– О-гос-по-ди. Когда это,

господи,

блядь,

закончится!

Аня не стала уточнять, что именно – это. Что именно это – из всего этого. Муж ее сидел, погрузив лицо в большие ладони, как в маску. Она пока что отмалчивалась – на Даню редко опускалась злость, но сейчас опустилась, большой мантией накрыла со всех сторон, чтобы нигде не поддувало хорошим настроением,

потому лучше было молчать.

– За что, я не понимаю, за что нам всё это говно?! Не знаю, вот я что сделал такого плохого, вот ничего, ты что сделала, может, ты человека убила, чем мы такое заслужили, младенцев в подвале не режем, старух не бьем, не… я не знаю…

Аня вздрогнула и вздрогнула еще раз.

Даня снова утопил лицо в ладони, как в лохань, и ему действительно хотелось опуститься в холодную воду, сжаться до размеров той лохани, поместиться на своих же широких ладонях, как помещается новорожденный котенок, которого, вполне возможно, тетка отнесет к речке и утопит, если его не заберут, а он, Даня, будет смотреть из кустов и плакать, а потом ему будет казаться, что все эти котята смотрят на него со дна реки, и он никогда не пойдет в нее купаться, не войдет в реку ни дважды, ни единожды, а тетка, вытирая руки, пройдет мимо куста, делая вид, что не замечает племянника, а в конце августа домой, и только в четырнадцать он наберется смелости попросить маму больше не отправлять его на эту дачу к летней речной родственнице.

А жена молчала, хотя могла бы уже сказать что-то дельное. Например, как решить этот пиздец с обвинениями.

– Просто – как?!

– Ты лучше знаешь Игнатьева. Так подумай, что можно сделать. Сказать, сделать…

– Убить его разве что, – уже вполголоса ответил Даня. – И то не факт, что поможет.

– Да, он упертый.

– Он пиздец какой упертый, Аня.

– Так, давай еще раз, с самого начала. Он пришел и что конкретно сказал?

О, он пришел. Еще как пришел, да. Тем же вечером, когда Малик привел Диму с собакой, и они рассказали, как к Диме приставали соседские парни. Один из них был Костя Игнатьев, сын того самого Игнатьева, это Даня понял, остальных по описанию не узнал, да и не то чтобы он особо рассматривал чужих детей. Приставали, повалили на снег, собаку заперли. Даня разозлился, хотел сразу пойти к Игнатьеву и сказать, что его отпрыска следует держать на поводке, а к его сыну нехер лезть. Потом успокоился, между делом вспомнив, что Игнатьев входит в совет директоров банка, где Даня работал.

Но тот пожаловал сам. Звонок бешено трезвонил долгие секунды, пока Даня бежал к двери. Не входя, Игнатьев выпалил, что они, Спиридоновы, нанимают всякое отродье – и, кстати, все знают, что отродье без патента на работу, – которое пристает к детям. Даня не успел ответить, как разгоряченный, красный на фоне черного неба, трясущийся от злости Игнатьев прокричал: прибежал Костя, сказал, что его и его друзей избил спиридоновский таджик, когда они пытались спасти спиридоновского сына от изнасилования этим самым таджиком, что он это так не оставит, что он до этого черножопого еще доберется, а им стоило бы подумать, кого нанимать на работу, даже если за ребенка своего не пекутся.

Даня собирался крикнуть, что всё это пиздеж и вообще нечего приходить в этот дом с такими обвинениями, но Игнатьев уже развернулся и пошел по улице, а на этой улице стояли человек семь или восемь, или даже девять, на разном расстоянии от дома Спиридоновых, но все смотрели на него, некоторые подошли к Игнатьеву, и Даня понял, что они пришли с ним и ждали его. И еще он понял, что об избиении и попытке изнасилования теперь знает вся улица, а значит, завтра узнает весь коттеджный поселок, и будут выходные – дни встреч, вина и сплетен. А через два дня на работу в банк, где Игнатьев. Нижняя половина тела – знаменатель физиологической дроби – начала отказывать, и Даня прислонился к стене, одними пальцами прикрыв дверь.