Неудобные люди

Да на мясо бы бабу Нюру. Где мать с этой бабкой? Макс увидел – копна грязных волос, сцепленных крабом со сломанными клешнями, высилась у ларька. Он прошел через расступающуюся толпу, как через расступающееся море.

– Не знаю. Я не понимаю вообще, – говорила мать бабе Нюре.

– А что? – отвечала она, посиневшими пальцами сжимая топорик, отрубая от туши шмат.

– Он какой-то не такой, – вздыхала.

– Эх, молодые, – клала мясо на весы. На весах загорелось: рано.

– Нюра… – наклонялась. – Ты знаешь, мне даже кажется, что он… *раскат грома*

– О-а-ох! – раскатисто тянула.

Они обернулись к Максу.

– Ты! – направляла на него топорик баба Нюра. – Ты что, ты *раскат грома*?! Что, так сложно быть как все?

И все повернулись к нему сплошными лицами, сплошным лицом и задвигались одинаково, как плохой актер, одинаковый в разных фильмах. Сложно быть как все? говорили они. Как мы? говорили. Нормальными?

– Я тебя не понимаю, – рыдала мама. Ее запруженные глаза стекали на раскрасневшееся лицо, и только этот цвет выделялся на фоне всего. – Почему ты такой? Почему ты такой? Почему? Ты?..

– Что за мода у них, – сплевывала баба Нюра. – На! – кинула ему большой кусок. – Пожри мяса, нормальной еды, может, сам нормальным станешь.

– Пожри, сынок, – сгибалась, хрипела мать. – Пожри. Стань нормальным, пожалуйста, пожри, пожри, тебе несложно, пожри…

Макс пытался ответить, но голос сбоил, и он не мог ничего сказать до самого конца.

* * *

День вечерел и наливался теплыми раннемайскими оттенками. Динара сидела в темно-розовом, будто нарисованном свете, сочившемся в окна кабинета, и в желтом свете одряхлевшей лампы. Заполняла бумаги – всё как попросил Золотухин. Интересно, сколько ему дали на лапу? И сколько перепадет ей?

Деньги ее не сильно интересовали. Денег хватало – просто было любопытно, расщедрится ли пердун. Хотя на Москву – было бы неплохо. Сколько даст – и это умножай на пять, вот сколько ему дали. Или на десять? Так вот, деньги ее не сильно интересовали, важнее было сохранить отношения с директором, чтобы закончить работу в этом полугодии. А для этого надо было идти на уступки. К тому же не такие уж это были уступки для Динары. К тому же и со Спиридоновой она была знакома – шапочно, маникюрно-тусовочно, но была.

Она заполняла доки и рисовала разные чудеса – выдуманные отчеты о тестированиях, несуществующие результаты, тонкими нитями вплетающиеся в одно полотно, на котором читалось: Дмитрий Спиридонов, диагноз – тяжелая степень умственной отсталости, F72.

На слове тяжелая у Динары дрогнула рука. Она изумленно посмотрела на руку, на бумагу, мотнула головой и продолжила писать.

Золотухин вкратце обрисовал ситуацию: Спиридоновы уезжают → с собой сына взять не могут → интернат. Сама Динара с родителями не говорила. Надо бы заехать в «Гедонистку», поболтать со Спиридоновой, если она там будет. Интересно же.

Заполняя последнюю страницу, она почувствовала во всей этой ситуации что-то странно знакомое, почти неосязаемое. Пытаясь дотянуться до воспоминаний, она наткнулась на дни десятилетней с лишним давности. Тогда Динара, урожденная аварка, выслушивала по телефону плач матери и ругань отца: Уехала в Москву, в свой гадючник, а здесь, дома, тебя жених дожидается. – Не хочу я с ним и у вас не хочу. – Мало ли что ты не хочешь, так надо, понимаешь, надо. – Нет, не понимаю. У меня есть молодой человек тут, я за него выйду замуж. – Ничего ты не выйдешь, закончишь институт и вернешься домой! Ишь, отпустили ее, а она… И сильно теплее с тех пор отношения с родителями не стали. Рассказывали, что о ней шептались дальние родственники и открыто ее упрекали – ближние. Родители так и не простили – ни разу не приехали погостить, а Динара никогда больше не возвращалась домой. Замуж она не вышла – молодого человека отбила дрянь на два курса младше[27], и вообще жизнь помчалась по совершенно другой колее, не в сторону отношений, в том числе родственных. Она не жалела. По крайней мере, говорила себе так по утрам, собираясь на работу.

Вспоминая это, Динара неожиданно для себя задумалась о мальчике. Без родителей? Интернат? Среди тех, кто еще и тупее? А дальше? Дом для психически больных или для инвалидов, куда обычно отправляют из интерната после совершеннолетия? Легко ли ей было без родителей? Да, она взрастила себя, встала в полный рост, но легко ли ей было? Нет. И желала ли она такой жизни мальчику?