Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

Этот роман особым образом обнажает средневековый геном жанра: поведать «народным» (а в данном случае еще и «профанным» русским) языком эпос о рыцарственном подвиге реализации героем его заветного желания – будь то завет с богом или сатаной, с любовью или совестью, с другом или самим собой. Такое саморазоблачение романного жанра представляется особенно рискованным сегодня, в дни великой сексуальной контрреволюции, которая в любом проявлении желания или реализации самости и идентичности видит насилие. Роман же Михайличенко и Несиса напоминает нам о том, что любой завет, начиная с Авраамова, есть прежде всего договор о взаимовыгодном вложении желаний и его краткосрочных и долгосрочных последствиях, в том числе семейно-династических и, главное, этических. Но, что еще важнее, он напоминает и о том, что любое желание есть завет, устанавливающий символическую связь между разделенными частями целого, прошлым и будущим, идеей и материей, призванием и жизнью. Желание связывает и обязывает, когда оно отражено, как в зеркале реальности, в желании другого. Именно жест желания, будучи остановлен внезапным осознанием самого себя, служит, в соответствии с теорией Ганса, первичным знаком человеческой культуры, языка и этики. Желание, скованное заветом как жестом нереализованного насилия, как обещанием будущего, то есть скованное цепью времени и повествования, и есть главный герой романа Михайличенко и Несиса.

Романы иерусалимского цикла Михайличенко и Несиса – это летопись непрерывного духовного спуска и подъема по лестнице Иакова (иногда, как в «Talithakumi», почти буквально), установленной в беспокойной душе русского израильтянина – путешественника и бродяги, мечтателя и авантюриста, идеалиста и мистификатора. Именно эти черты позволяют ему обживать культурное пространство Израиля, чувствуя себя не мигрантом и даже не репатриантом, а героем приключенческого романа, похожего на те, что заполняли книжные полки его детства, от «Трех мушкетеров» и «Одиссеи капитана Блада» до «Двенадцати стульев» и «Мастера и Маргариты». Так вовлекается он в исторический экстрим, в балансировку на тонкой грани между игрой и реальностью, иронией и пафосом, которая одинаково знакома «книжным детям, не знавшим битв», и мистикам. Он-то и есть подлинный алхимик наших дней, новый Калиостро, Гэндальф и Коровьев в одном лице. Эта игра предельно исторична и предельно опасна тем, что обыгрываемые в ней желания и открываемые ею в старых мифах новые возможности воплощаются в жизнь. Герои Михайличенко и Несиса, словно сталкеры, пробираются сквозь сетевые джунгли знаков и символов, коими заросла зона поражения иерусалимского синдрома, обнаруживая сеть в основании реальности.

Напряжение исторического экстрима достигает своего апогея, когда герои оказываются на грани, а некоторые и за гранью убийства или самоубийства – будь то нереализованные теракты в «Иерусалимском дворянине» и «ЗЫ» или саморазрушительное заигрывание с никому не подвластными мифическими силами, когда подвиг героя подменяется жертвой субститута, как в «И/е_рус. олим» и «Thalitakumi». Переходящая из романа в роман отсрочка насилия, уход героя со сцены нарциссической виктимности служит психологическим и философским ответом авторов на главный, как мне представляется, беспокоящий их вопрос: как избежать безумия повторяющихся исторических ошибок, вызванных миражами ложных «измов». Сон разума рождает чудовищ, однако чудовища, являющиеся героям Михайличенко и Несиса, – обезьяны, сфинксы, ангелы и демоны – это скорее мудрые наставники человека, окончательно потерявшего голову среди морока так и не рухнувших, вопреки обещаниям постмодернизма, нарративов и идеологий. Так иерусалимский цикл превращается в эпическую энциклопедию абсурдных суеверий, коими одержимо сегодняшнее общество – от иллюзий и мифов, связанных с израильско-арабским соглашением в Осло, до эксцессов политкорректности. Герой «Thalitakumi» выносит нелестный приговор обществу, а точнее интеллектуальному сообществу: «Руль у недоучек-журналистов – гарантия прогрессирующего безумия мира. И все мы, к сожалению, находимся в контексте происходящего безумия. Насколько, благодаря технарям, мир за последние десятилетия стал удобнее и интереснее. И насколько за это же время, усилиями гуманитариев, он стал абсурднее, фальшивее и подлее» [Михайличенко, Несис 2018].