Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

Другим ярким примером того же процесса, происходящего в творчестве одного писателя, служит роман Михаила Юдсона «Лестница на шкаф». Вслед за биографией автора роман развивался в два этапа: первая версия, включающая две части о приключениях героя, российского еврея, ищущего свое место в антиутопических России и Германии, вышла в 2003 году; вторая версия, включающая также и третью часть, в которой герой попадает в Израиль и уже здесь пытается заново обрести себя, вышла в 2013 году. Важно отметить прежде всего жанровое различие между первыми двумя и третьей частями: Россия и Германия предстают в виде дистопии [Smola 2014а], пророческого кошмарного сна; Израиль же выведен средствами фантазийной философской притчи, критической, но не антиутопической. Другими словами, если в первых двух частях выражено глубокое отчуждение героя от политико-социального здесь-и-сейчас, и все, что его заботит, – это выживание в невозможной реальности и бегство из нее, то в третьей части герой поочередно проходит инициацию вживанием в различные сферы израильского социума, представленные по-гоголевски гротескно, то есть недоуменно, но не отчужденно. Так проявляется еще одно свойство деминоризации: идеологическое, теоретико-визионерское схватывание реальности вытесняется культурно-познавательным, основанным на алгоритме, в котором герой проходит через множество точек бифуркации, воплощенных в различных диссипативных микросообществах, как, например, сообщество «возвращенцев» – израильтян, мечтающих о возвращении в диаспору [Юдсон 2013: 486–487].

В первом романе Некода Зингера «Билеты в кассе» (2006), воспроизводящем в фантазийноигровой манере эпизоды из детства и юности повествователя в Новосибирске 70-х, можно обнаружить некоторые элементы минорности, прежде всего русско-еврейскую тематику и маргинализацию языка (по большей части за счет диглоссии). Однако во втором романе «Черновики Иерусалима» (2013) они почти полностью исчезают. Роман состоит из воображаемых историй о путешествиях известных личностей в Иерусалим, а также якобы неопубликованных рукописей известных писателей, посвященных той же теме. Характер многокультурной, универсалистской литературной игры, свойственный этому роману, позволяет по-иному взглянуть и на первый роман, а именно вывести его из сферы коллективно-политического, а значит, и минорного. Оба романа представляют собой своего рода гетерогенные растворы мировой культуры: в первом она растворена в русско-еврейском советском менталитете, а во втором – в пространственно-временном континууме Иерусалима. Как следствие, в «Черновиках Иерусалима» происходит карнавальный переворот минорного и мажорного: различные культуры и литературы мира оказываются минорными составляющими фантазийной еврейско-иерусалимской мажорности. Как поясняет автор главный посыл своей книги, все города мира есть не что иное, как черновики Иерусалима. В этом замысле у Зингера нельзя не заметить не только сопутствующей, но и намеренной демаргинализации еврейского дискурса внутри иерусалимского текста. Иерусалим оказывается более реальным (или реализованным), чем остальные города, а его текст оказывается тем «распознанным образом», который выдает на выходе культурная «нейронная сеть» после того, как она обучается на «черновиках» отсеивать шумы и выбирать (или создавать) смыслы. Так работает и третий роман Зингера «Мандрагоры» (2017), вдохновленный многолетними штудиями и переводами автора ивритской прессы в Земле Израиля в конце XIX века, публиковавшимися в интернет-издании Booknik.ru. Этот роман конструирует не существовавшую русско-израильскую литературу XIX века, как если бы она была мажорной или переводной, как бы не замечая того факта, что она написана русским языком.

Мысль Зингера, как и Юдсона и авторов, о которых речь пойдет ниже, опирается на неомодернистский эклектизм и на магический реализм, в то время как последний сливается с сетевым мышлением и историческим реализмом – попыткой заново актуализировать и воплотить исторические личности, пережить исторические события, как если бы они были сайтами в некой всемирной, полностью доступной для коммуникации, но все же магически неопределенной и непрозрачной, непредсказуемой и фрагментарной неокультурной сети.

Сетевая магия и магическая сеть