Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

Генеративная антропология учит, что означивание порождается срывом жеста присвоения объекта. Прежде всего, конечно, это относится к объекту желания и к той форме отношения, которое Ганс называет аппетитом, которое проявляется в желании обладания и в гневе при его откладывании. В предельно расширенном смысле эта модель описывает любые формы отношений с любыми объектами. С этой точки зрения реализация жеста присвоения объекта будет означать, что его значение определяется исключительно этим отношением виктимизации и является его следствием, существование объекта обусловлено его знаком, схватыванием в сознании субъекта. Тогда, напротив, срыв жеста присвоения будет означать такое отношение к объекту, такую его репрезентацию, при которой его существование гипотетически полагается предшествующим его виктимизации и, таким образом, независимым от его осознания. Спекулятивный реализм строится на критике первого отношения, которое он называет корреляционизмом, и на философском осмыслении и развитии второго. Таким образом, сорванный жест присвоения приобретает двойное значение: механизма порождения знака (языка) и механизма порождения реального, причем оба процесса не следуют один из другого, как это видится вульгарным идеализму и материализму, а проистекают из общего палеоисточника, темного предка, как писал Делёз [Делёз 1998:152], но с той разницей, что он больше не темен, а, напротив, весьма ясен, определенен и реконструируем.

Базисная интуиция Джеймисона верна: реальное немыслимо без темпоральности эмпирической реализации трансцендентальной цели (то, что мы называем, вслед за Лосевым, чудом и мифом) и вневременности телесности и материальности (то, что тот же Лосев включает в свою диалектику мифа как сому, организм, символ). Но проблема в том, что и то и другое иллюзорно, а потому и их оппозиция или антиномия также иллюзорна. И то и другое может рассматриваться как темпоральное и атемпоральное одновременно, как материальное и идеальное одновременно, личностное и безличностное одновременно. И то и другое есть форма одновременно необходимого и свободного: в первом случае предназначение необходимо, но личность свободна; во втором случае тело необходимо, но вневременность свободна. Это лишь две формы корреляционизма, приносящего объект в жертву: в первом случае – трансцендентальному, во втором – материальному. Сходно с этим Харман говорит о «надрыве» и «подрыве» в понимании сути реального объекта, разрушающих его: в первом случае его сущность рассматривается только как содержание сознания, во втором – как составляющие их малые начала, элементы материи или становления [Харман 2015: 18–23]. Реальное – это отрицание как видимого, данного, доступного (внешнего), так и имманентно-таинственного, субъективного (внутреннего); как источников, корней, составляющих (подрыв), так и мотивов, целей, идеологий (надрыв). Реальное – это то, что не схватывается и не соотносится, присутствует не необходимо и не свободно, другими словами – только то, что контингентно может быть и что должно быть мыслимо [Мейясу2015: 191].

Поэтому реализм как познание реального – это всегда познание новой реальности, и поэтому оно может принимать также форму познания иной реальности, включая мистические, сказочные и магические мотивы. В классической литературе реализм означал правдоподобное свидетельство об имевшем место опыте, восприятие и оценка которого основаны на доступном в данное время, разрешенном дискурсом понятии истины (правды). Сегодня вопрос не в том, что литература воспринимает в качестве объекта. Спекулятивный реализм – это отступление от объекта, отказ от свидетельства, вне зависимости от сути того, что называется опытом и истиной. Именно этот уход от необходимости свидетельства объекта – реалистичен, то есть принимается как репрезентация реальности. Брасье называет это нигилизмом, Мейясу – контингентностью как абсолютом. Харман, вслед за Хайдеггером, говорит об изъятии или отступлении (withdrawal).