Невечная мерзлота

Я с зарплаты как-то матери купил платок, сгущенки, апельсинов, мелочей всяких и послал как бы от нас двоих. А ему сказать об этом просто некогда было. Мать Вовке письмо пишет, не знала, что я уже в общежитии. Мол, Володя, спасибо за подарки, платок очень красивый и теплый... Он решил, что я над ним издеваюсь, намекаю, будто о матери не заботится. Совсем врозь пошли.

Да, лишь бы ребята держались, как на пожаре. Когда на базу ехали, все трухнули и в один голос: проси, мастер, чтобы ремонт разрешили. А когда разрешили — тогда и поняли, какая адская мука этот ремонт.

Виктор из такой породы — не отступит ни перед чем. Ему, по-моему, чем труднее, тем интереснее и сил больше становится, а от спокойной стационарной жизни только толстеет. Но и по нему видно, какими нервами дается это восстановление.

 

Глава восьмая ГОСТИ

Впоследствии два первых дня ремонта буровой показались Виктору Луневу самыми счастливыми в жизни. Да и третий начался с хорошей вести. Мастер оторвался от сборки станка, вышел на радиосвязь и узнал, что к ним на участок выехал Анатолий Тучнин. «Вот друг так друг! — потеплело на душе у Виктора. — Мало того, что последнее отдал за так, за спасибо, да еще и сам поехал помогать!»

Через час Анатолий Тучнин вылез из вездехода. Он не был ни черен, ни тучен, что давало бы основание искать корень фамилии в слове «туча». Наоборот, был рус, голубоглаз и носил бороду. Борода росла клиновидная, густая и ровная и, пожалуй, указывала на старинное, очень русское происхождение фамилии.

— К нам, Витек, Гараховский вездеход прислал за керном, — улыбался Анатолий. — Вот я и удумал, дай-ка смотаюсь на денек.

Предлог был застенчивый, видно, не хотел Тучнин лишний раз напоминать о происшествии.

— Здорово! Чего это он к вам? Он же ко мне обещал прислать.

— Перепутал, наверно.

— Ничего себе, перепутал! А Сергеев с меня штаны снимет: керн нужно срочно вывезти. Он ведь ничего не забывает, ты же знаешь.

Сергеев действительно обладал феноменальной памятью и все свои указания контролировал с потрясающей точностью и въедливостью.

— Ничего, вторым рейсом и твой керн отправим.

— А ты? — спросил мастер.

— Пособлю вам, чего там, — отвечал тот смущенно, и Виктор не удержался, обнял Тучнина, прижался щекой к его бороде:

— Ну, дружище!.. Есть еще люди на белом свете! Дай только выкарабкаться — Лунев в долгу не останется!

— Похудал ты, — заметил Толик, когда они оба оправились от смущения, какое почему-то вызывают добрые слова и поступки.

— Как не похудать — есть не могу, спать не могу... Хорошо хоть парни взялись — так взялись, слу-у- ушай!

— Это понятно, — поддержал Тучнин. — Я иной раз, если вижу, что закисать начинают, сам стараюсь найти повод для такого, понял, напряжения, чтоб они прочувствовали. Ведь когда тужно, тогда и дружно. Я ехал — уверен был, что у тебя тут сейчас не ходят, а вальс танцуют, и только на «вы» и с «пожалуйста»!

— Лишь бы успеть. Лишь бы все собрать... Самое главное — чтобы все молчали. Кстати, в твоей бригаде, когда станок забирали, как, трепа не было?

— Опомнись, Витюха: он же на прежней стоянке лежал.

— Да, верно!

— И вообще, будь спок: в моей бригаде — ё-ё!

Было в голосе и осанке друга при всем сочувствии и искренном желании помочь то неуловимое, но несомненное превосходство, какое почувствовал мастер еще на ночном совете в Маччобе: «Не меня!» Толик говорил — и непроизвольно, безотчетно радовался, что где-где, а в его бригаде порядок полный с планом, с запчастями, с коллективом, и авторитета не занимать. Не оттого ли так щедр оказался, что, помогая другому, лучше видишь свое благополучие? И не потому ли нередко человек, получивший помощь, готов скорее отомстить, чем отблагодарить за нее?

«Пожар на долгие годы унес репутацию самого молодого, самого передового, самого-самого... — с горечью думал Лунев. — Тот же Сергеев, трухнув из-за ЧП, будет наперед трижды креститься и плеваться, прежде чем выговорит фамилию «Лунев». Из-за одного этого опускаются руки: что толку реабилитироваться, если все равно эта история прилипнет банным листом к личному делу?»

Однако Тучнин был одного калибра с Виктором и, как Лунев, наиболее натурален в одном — в работе. Виктор быстро позабыл обидные мысли, едва взялись в четыре руки монтировать пусковую установку. Он всегда был отходчив, к тому же работа поглощала, втягивала в свою ускоряющую воронку. Время летело, становилось легче на душе, светлели мысли.