Неведомый

Некстати навернулись злые слезы. Рунд никогда не верила в богов. Все они отвернулись от нее. Да и были ли они вообще, эти боги? А если были, то почему на долю Рунд пришлось больше страданий, чем радости? И, раз уж Тита не оказалось поблизости и нельзя дать отцу пощечину, Рунд обратилась к тем, кто, если верить дуракам, следил за ней с самого рождения.

– Тупые ублюдки, – прошептала она звездам. – Тупые ублюдки. Для вас все это – веселье, не так ли? Одна большая игрушечная битва. Дергаете нас за нитки в угоду своим прихотям. А спросите – хотела ли я такой судьбы? И зачем вы мне ее дали? Я убила дитя. Разве такой вы желали видеть мою душу?

Боги молчали. Звезды печально глядели на нее, и Рунд едва удержалась от того, чтобы зареветь в голос. Она давно уже не плакала – думала, ее иссушили имперцы. Она ошибалась. Одна за другой теплые капли катились по щекам, и Рунд раздраженно мотнула головой.

– Эта ночь станет первой, – провозгласил Мушка. Шаман смотрелся жалко и смешно в своих тряпках, когда шел сюда, но сейчас, в трансе, казался совершенно другим человеком. Пахло горечью. Рунд скривилась и помотала головой – наверняка мужики сожгли в костре дурман-траву, пока она дремала. И, надышавшись тем же дымом, Рунд теперь бредила наяву. – Первая печать.

Она собиралась снова закрыть глаз и попытаться уснуть под идиотское бормотание дикарей, как вдруг одна из звезд, сорвавшись с места, понеслась к земле.

«Всего лишь звездопад».

Имперцы говорили, что так плачет Слепой бог. Но в землях Шегеша ему не было места. Так кто же мог лить слезы здесь, на краю света?

– Вот бы они поторопились, – пожаловался Горик, – уж больно есть хочется.

Рунд тоже не отказалась бы от похлебки, пусть даже та будет вонять потными ногами. Каменный идол напротив укоризненно свел брови к переносице. «Легко тебе – ты же мертв. А я живая», – подумала Рунд.

– Что с ней? – Петра приподнялся, и Рунд с удивлением поняла, что они теперь смотрят не на Мушку – на нее. Горик замер, настороженно разглядывая ее из-под кустистых бровей. – Она башку себе разбила? Вся морда в крови.

Одновременно с этим Мушка издал громкий вопль, больше похожий на вскрик раненого животного, и Горик с Петрой повернулись к нему. Рунд открыла рот, чтобы сказать какую-нибудь гадость, но челюсть ее отвисла и не пожелала шевелиться – будто кто-то налил между зубов расплавленный свинец. Язык перестал двигаться, и Рунд, замычав, дернулась, желая освободить от пут хотя бы одну руку.

«Не сегодня, девочка».

Невидимый кулак ударил под дых и вышиб из нее весь воздух. Кишки скрутились в спазмах, и вместо слов изо рта полилась кровь. Крупные темные капли расползлись по рубашке, растеклись по камню. В носу засвербело, и оттуда тоже потекла теплая солоноватая влага. Рунд запрокинула голову – небо равнодушно посмотрело на нее в ответ. Только вместо далеких звезд Рунд видела тысячи глаз, принадлежавших одному существу. Они с любопытством взирали на нее, а после закружились, замельтешили, размножились.

И затянули ее в свой круговорот.

У Рунд больше не было тела, но она могла видеть, слышать, осязать. Рунд стала водой, бегущей под землей, ручьями, встречающимися с бурной рекой. Морем, поглощающим суда и человеческие жизни так легко, словно это было забавой. Рунд сгорала в огне, и Рунд воскресала, неслась по воздуху вместе с ветром – легче пера, быстрее смерти. Вой шамана превратился в птичий свист, и сама Рунд тоже стала птицей. Наклонив голову, она клевала замерзшие в снегу ягоды и топорщила перья в надежде согреться. Закатное солнце пряталось в клочковатых облаках. Красные листья опадали на землю, и кровь – все еще горячая – с шипением растапливала ледяной наст.

Рунд стояла босиком среди пустоши – маленькая забытая девочка – и снег заметал алые следы, оставленные ее ногами. Завывала вьюга, неся голод и страдания. Погибель. И голос вьюги был голосом Рунд – они пели вместе, упиваясь своей силой.

Откуда-то издалека донесся смутно знакомый голос, и чьи-то руки сжали тело, которое больше Рунд не принадлежало.

Но она не волновалась – пустое.

– Держи ее, девка в припадке! Разобьет себе башку, и что потом будем делать? Не хватало еще ей откинуться здесь. А если тот хмырь, ее дружок, тоже помрет? Что мы скажем королю?

– Это же редкая удача, дурак! Мы нашли…

«Все равно».