Неведомый

Вельга сдавила пальцами ее шею.

– Тупая сука! Вздумала всерьез сражаться со мной? Ну, давай. Давай же! – От ярости в глазах Вельги полопались сосуды, и они стали красными, безумными.

Рунд захрипела: хватка у противницы оказалась сильная. Тит исчез, растворился в мутной пелене, и на его место пришла призрачная Дацин. Старуха всегда приносила с собой запахи трав, горькие и сладкие – и клюку. Ею она стукнула Рунд по голове и зацокала языком.

– Я же тебя учила силе. И она не в руках, не в ногах. Она здесь, – скрюченным пальцем Дацин указала на свой лоб и гнусно захихикала. – Ты знаешь все, что нужно. И точно больше этой тупой девахи, только и умеющей махать руками.

Рунд мотнула головой и открыла глаз: оказалось, что хихикала Вельга. Уверенная в победе, она не обращала внимания ни на стискиваемое Рунд оружие, ни на выбившийся из-за ворота шнурок с сульдом, который свисал, покачиваясь и дразня Рунд.

Слепой бог, старые боги – все они бросили ее на растерзание людей, отказались от нее, отвернулись. Значит, и Рунд им ничего не должна.

Так же, как и отцу.

Это слово горчило на языке, и Рунд собрала слюну во рту и выплюнула его, угодив прямо на нос Вельге. Та отвлеклась, чтобы утереться рукой, и выругалась:

– Какая мерзость!

Рунд поймала болтающийся сульд и, собрав всю силу, резко дернула его на себя. Шнурок выдержал, и лицо Вельги внезапно оказалось близко-близко. Можно было рассмотреть редкие веснушки и пару прыщей на вздернутом носу. Темные глаза, доставшиеся ей от калахатской крови. Мать Вельги была шлюхой и обрадовалась, когда дочку выкупили какие-то проходимцы. Может, Вельга завидовала Рунд, а может, узнавала в ней себя? В конце концов, их обеих предали, и они обе были одиноки.

– Мерзость – это ты, – прошипела Рунд и вцепилась зубами во вражеский нос.

Вельга заверещала и попыталась оттолкнуть Рунд, но та держала крепко. Что-то хрустнуло – коротко и противно. Кровь, теплая и соленая, растеклась во рту, и, когда Рунд разжала зубы, Вельга уже лишилась куска носа. Лицо ее обагрилось, и она нелепо зажала ладонями рану. Рунд, собравшись с силами, спихнула Вельгу с себя, и та торопливо попятилась. Теперь Вельга выглядела жалкой безоружной плаксой. Ее глад так и остался лежать в грязи, омываемый дождем.

Рунд выплюнула чужую плоть и, поднявшись на ноги, двинулась за Вельгой. Ее шатало, и ноги казались чужими, набитыми старым тряпьем. Непослушными.

– Стой!

Гатру, прихрамывая, торопился к ней. Кончик меча волочился по грязи, и черная сталь тускло блестела в сумрачном дневном свете. Рунд послушно остановилась и, как только холодная рукоятка коснулась пальцев, выпустила ненужный глад. Ладонь Гатру, сухая и теплая, легла на ее плечо. Рунд даже померещилась улыбка на лице наставника, но ручаться за это она бы не стала.

– Я же ее не победила, – прошептала она, но Гатру покачал головой.

– Ты ее обезоружила. Это главное и единственное правило поединка. Остальное не имеет значения.

– Она меня просто ненавидит. С первого дня.

– Ненависть хороша только для тех, кто умеет ею правильно распоряжаться.

Вельга ждала ее на другом конце круга. Сбежать не решалась, да и не могла. Подростки, еще несколько минут назад бывшие товарищами, теперь нипочем бы ее не пропустили. Но Рунд было все равно. Дело есть дело, долг есть долг. Только бредя по лужам, Рунд поняла, что на самом деле она должна убить не Вельгу.

Она должна убить в себе себя – человека.

Девочка, пожелавшая стать ее врагом, встала на колени. На месте носа торчал безобразный кусок мяса, но если Рунд и сожалела о содеянном, то недолго. Меч действительно оказался тяжелым и холодным, как кусок льда. Кровь стучала в висках, шумела, и Рунд хотелось, чтобы все поскорее закончилось, – никак не получалось осознать, что она выиграла эту битву.

Но выиграла ли?

В глазах Вельги не было ничего, кроме ужаса, когда меч, с трудом поднятый Рунд, коснулся оголенной шеи. Змеиное жало, не знающее пощады. Жизнь Вельги перешла в ее руки, и она могла распоряжаться ею. Какая сладость, какая власть! Рунд замерла, упиваясь новыми ощущениями. Тит говорил, что она должна жить по совести. Быть добрее, чем от нее ожидает мир. Справедливее и милосерднее. Прощать врагов, не тянуть на себе груз из чужих смертей.

Вот только сам он себя не слушал. Так почему же его должна была слушать Рунд?

Кровь потекла сначала медленно, потом все быстрее, быстрее. Вельга захрипела и вцепилась пальцами в грязь, как будто просила землю удержать в теле уходящий дух. И тогда Рунд, решившись, одним махом отсекла ей голову. Меч оказался острым, как бритва. Покачнувшись, тело Вельги упало к ее ногам, как подношение для богини.

На мгновение Рунд ощутила себя ею – богиней смерти, и это чувство теплом растеклось по жилам. Нет, Дацин ошибалась. Дарить жизнь было куда менее сладко, чем отнимать.

Первым к ней приблизился не Гатру, это была девочка, чью лысую голову покрывали татуировки. Тацианка, по своей воле пришедшая в крепость. «Кация», – вспомнила ее имя Рунд.