Неведомый

Когда Рунд снова очутилась в камере, то поняла, что успела соскучиться по вонючей соломе, ведру с дерьмом и влажному холодному прикосновению стен. Последнее было очень кстати: спина горела, и пальцы переставали ныть, лишь когда Рунд прижимала их к ледяному камню. Кряхтя, словно древняя старуха, она уселась у входа и втянула носом мерзкий запах.

Смешно сказать, но сейчас зловоние радовало подобно запаху родного дома.

Решетка захлопнулась с протяжным визгом старых петель. Загремел тяжелый замок. Цепь волочилась за Рунд, дребезжа по каменному полу, но боль от ошейника уже не казалась такой сильной.

Всегда бывает хуже – этот урок она усвоила в империи самым первым.

– Возможно, тишина и отдых пойдут тебе на пользу.

Прижав к груди раненую руку, Рунд ощерилась. Она не помнила, как потеряла во младенчестве свой глаз. Но была уверена: с той болью могла поспорить только боль от сорванных Костоломом ногтей. Палач, огромный горец с тупым лицом и бычьей шеей, оказался милосерден. И оставил ей по три ногтя на каждой руке.

Рунд подумала, что он просто решил сберечь самые сладкие страдания на потом. Костолом наслаждался ее болью, как изысканным блюдом. Его тяжелое смердящее дыхание касалось щеки, а под конец бесполезного допроса на его лбу выступили капли пота.

Якоб все время был рядом, но бесстрастное лицо его ни разу не исказилось.

Кровь испачкала одежду, но Рунд знала и худшие муки. С трудом разлепив распухшие от встречи с кулаком Костолома губы, она улыбнулась Якобу. Ворон привел ее сам, потому что бояться ему было нечего. Уже нечего.

– В следующий раз он переломает тебе ноги. Нам не нужен мертвый оракул, но ведь безногие как-то живут на этом свете, – и Якоб усмехнулся, довольный своими мыслями. – По лицу больше бить не станет. Это было лишним, согласен. Язык тебе нужен, чтобы разбалтывать мне послания богов.

Рунд всхлипнула – не от слез, а от смеха. Сложно было поверить, что именно эту мразь так сильно ждали там, по ту сторону Великаньего хребта. Люди мечтали, что многолетние страдания окупятся – и великий прекрасный освободитель изгонит с их земель чужаков.

Люди мечтали. Воистину, воображение и ложные надежды – главные враги любого человека.

– Думаешь, мои видения что-то изменят? – Рунд ощупала языком щеку изнутри. Зубы уцелели, но кровь из разбитой губы затопила весь рот. – Ты собираешься выйти против Абнера с кучкой дикарей и вонючих горцев за плечами. Ах да, не забудь про полоумный ковен, который годится только на то, чтобы чесать твою жопу. Если у Абнера три руки, то у тебя – одна культя. Никто не придет к тебе больше. И никто не пойдет за тобой. Твои боги кровавы и жестоки. Можешь переломать мне все руки и ноги, но ты проиграешь.

В правой руке Якоб держал факел, и пламя освещало его равнодушное лицо. Бесстрастное, как будто годы высосали из ворона все эмоции. Такое безразличие – корка на зажившей ране. Рунд ковыряла ее, усердно ковыряла. Ей казалось, что где-то там, под показным спокойствием, скрывается ярость – любопытно узнать, что будет, если ее выпустить наружу.

Но все, чего пока смогла добиться Рунд, – короткой усмешки.

– Ты такая же дура, как и твой покойный отец. Он решил, что выбрал сторону победителя, а на самом деле шагнул за край собственной могилы. Нас, конечно, мало. Но сила тех, кто сражается за правду, гораздо больше тех, кто бьется ради золота. – Якоб наклонился вперед, и Рунд впервые увидела в вороне что-то человеческое – гнев. Он исказил и без того некрасивые черты лица, и нос Якоба хищно заострился. – Мы отрубим Абнеру все его руки и сожжем города, присягнувшие лживой короне. Все, кто не преклонит передо мной колено, будут мертвы.

– Отрадно слышать, что, загнав в могилу безумца, ты тут же займешь его место.

Тонкие губы скривились.

– Когда погибла моя семья, я верил, что кто-нибудь возьмется за них отомстить. Абнер убил собственного отца, и все это знали. И все приняли это. Я ждал, что мне помогут. Но никто не восстал против отцеубийцы, ни одна живая душа. Королевство Абнера процветало на костях.

– Ты безумен, как большинство королей.

– Что ж, – Якоб выпрямился и переложил факел из правой руки в левую, – тогда тебе будет приятно знать, что именно ты поможешь безумцу завоевать трон. Скажи мне, дочь Тита, неужели ты пришла сюда без греха? Неужели нет такого поступка, за который не хотелось бы себя удавить? И спишь по ночам ты крепко, без кошмаров?

Руку жгло огнем. Боль рвала на части окровавленные пальцы, но слова Якоба, хлестнувшие по лицу, как пощечина, были куда страшнее. Рунд открыла и закрыла рот. Что она скажет? Признается? И тогда ее распнут, и никакие разговоры с богами не помогут.

Вальравн застыл, как карающее изваяние. Факел трещал в тишине, созданной вопросами Якоба.

– Ну? Почему молчишь? Скажи ему. Ты должна гордиться тем, что сделала.

Якоб обернулся, и свет вырвал из тьмы грязное заросшее лицо Бёва. Он едва стоял на ногах – за время, проведенное им в плену, еду ему приносили только трижды. Выглядел Бёв жалко, и руки, которыми он цеплялся за решетку, мелко тряслись. Борода торчала нечесаными клоками.