Невенчанная губерния

Часов около девяти утра мальчишки на эстакаде переполошились: «Едут! Едут!». К конторе подкатили фаэтон и запряжённая парой серых линейка. С них сошли и проследовали в помещение управляющий Клупа, какой-то чин в полицейском мундире и несколько человек в кителях и фуражках горного ведомства. Люди потянулись поближе к конторе, с тоскливой надеждой всматриваясь в зашторенные окна. Однако не крыльцо вышли только четверо стражников. Вслед за ними какой-то весь помятый Туркин — должно быть, после хорошей нахлобучки от начальства.

После этого долго никто не выходил. Толпу томили, выдерживали. Требования поданы, митинговать уже нет смысла, оставалось только мучительно ждать… Но вот снова оживление. Пришли бабы с базарчика и сообщили: на шахтах «Сергей», «Мария» и на Ясиновской набавили по десять копеек на рубль, тем самым прекратили всякое брожение.

Это был ход не в пользу назаровских забастовщиков. Рушились надежды на то, что стачка станет разрастаться, пойдёт по соседним рудникам.

Немного позже, когда томительная неизвестность стала уже невмоготу, последовал ещё один удар: в посёлок, сопровождаемая облаком серой пыли, вошла казачья сотня. Конникам трудно было бы развернуться на шахтном дворе с его рельсовыми путями, кочегаркой, утонувшей меж кучами золы, высокой эстакадой, — потому сотня осталась стоять на дороге, в виду Конторской пустоши. Есаул Чернецов подъехал к конторе, привязал коня к перилам крыльца и, звеня шпорами, вошёл в помещение.

— Пора, — сказал Четверуня мастеровым, что собирались в кузне. — Надо обеспечить порядок. А то найдётся провокатор, швырнёт каменюку на крылечко, а казаки рады стараться…

Когда мастеровщина двинулась к конторе, во всех углах шахтного двора зашевелились, начали стягиваться к крыльцу. И действительно, вскоре на нём появился управляющий Клупа и приехавшие с ним. Правда, не все…

— Шахтёры! — срывая голос, крикнул Клупа. — Сначала послушайте господина пристава.

Толпа ещё плотнее придвинулась к крыльцу, пытаясь рассмотреть самого пристава. Но он оказался небольшого росточка, правда — грудь колесом, все шнуры и нашивки горят на солнце. Кроме того, полицейский пристав обладал густым командирским баском и модулировал им, прислушиваясь к самому себе.

— Огорчили вы меня, братцы! — крикнул он в толпу и, потрясая в воздухе листками бумаги, продолжил: — Какая-то сволочь уговорила вас записать сюда восьмичасовой рабочий день. Это же политическое требование! Как вы посмели в военное время! И вообще — из этих требований детям похлёбку не сваришь. Из этих требований пули и порох не сделаешь… Сейчас перед вами выступит окружной инженер. Слушайте его внимательно и не огорчайте меня. Я не угрожаю, я предупреждаю, потому что от всего сердца хочу вам и вашим детям добра. Положение вы сами создали такое, что всё может очень плохо закончиться…

Окружной инженер производил странное впечатление. Из-под козырька фуражки с молоточками опускался длинный хрящеватый нос, который едва не доставал козлиной бороды. Эта прямая линия пересекалась остроконечными, вразлёт, усами, образуя вместо лица крест. Когда он открывал рот, этот крест между чёрным воротником мундира и фуражкой вроде бы подламывался у основания.

Он сухо шевелил губами, люди напрягались, прислушивались, переспрашивали друг у друга. В общем удалось понять, что администрацией принимаются второстепенные пункты, вроде «ремонт сосков в бане», «отапливаемое помещение для просушки шахтёрок», сверхурочные работы «не более трёх часов после смены»… Главное же, прибавка к зарплате — десять копеек на рубль сдельщикам и пять — подёнщикам.

По толпе сначала пополз шёпот, возгласы — не ослышались ли? И вдруг — рёв возмущения. Сухопарый окружной инженер отшатнулся как от порыва ветра, призывно воздел руки горе. У крыльца приумолкли. И тогда он, предельно напрягаясь, сказал чуть громче:

— Остальное… скажет вам господин Клупа.

Тот никак не стал обращаться к толпе. Заорал на весь двор, бросая по два-три слова, а в паузах между ними набирая воздух в лёгкие.

— Среди ваших требований…есть такие… Чтобы никого не наказывать… за эту забастовку. Но вы забыли, что приравнены к солдатам. Администрация даёт броню от призыва тем… кто нужен тут. Было бы преступлением… не отправить на фронт тех… кто бесполезен тут.

Замерла толпа и молча стала отступать от конторского крыльца. Члены стачечного комитета, активисты передавали друг другу: «Говорить не о чем. Расходимся по домам». Хлынули с эстакады подростки. «Бастуем дальше! Все по домам!»

Сергей протолкался к брату и передал, что ему лучше идти в казарму рязанской артели, а не домой… Постепенно опустел шахтный двор. Разъехалось из конторы начальство, есаул увёл свою сотню. Непонятная тишина воцарилась в Назаровке, люди чувствовали: не к добру она. Каждый понимал, что может оказаться в списках «разбронированных». Смущало и спокойствие администрации — неужели у Клупы ещё какой-то ход в запасе? Активисты терзались сомнениями, не следовало ли снять с работы кочегаров и камеронщиков? Труднее других приходилось семейным.